В этот момент замок входной двери загремел и в прихожей, вытирая мокрой «пидоркой» мокрую рожу, нарисовался сам Серый. Да еще вместе с кем-то… с длинным Славутичем. Непонимающе уставился на нас, громко заскворчал носом.
Валера покосился на них, на меня, помедлил, еще больше скосорылился, бросил (с отвращением): «Потом поговорим…» — и медленно, преувеличенно косолапя, похилял к себе.
Москва
По потолку, примерно в полуметре от стены, тянулся параллельно ей небольшой бугорок, точнее, ступенька в пару миллиметров — тщательно заштукатуренная, но все равно заметная. Ксения подумала, что, живя в квартире второй год, на этот дефект обратила внимание впервые. Она тут же забыла собственную мысль.
Ощущение смявшегося покрывала под влажной спиной было неотчетливо-неприятным. Ксения лежала навзничь на неразобранной кровати, не двигаясь, чувствуя, как толкается сердце, как волны мелких мурашек время от времени прокатываются откуда-то из района поясницы до плеч… прислушиваясь к себе и ничего не слыша. Слева, совсем рядом, громоздился тяжеленный Знарок, мощно распространяя запахи секреции и дыма, изредка чуть пошевеливаясь — поднося руку с сигаретой то ко рту, то к пепельнице — и при всяком его шевелении Ксения непроизвольно внутренне поджималась, ожидая, что он ее коснется. Но он не касался.
У кого-то из соседей часто, неравномерно, бесконечно долбили молотком — словно тщились достучаться до окружающих морзянкой. Ухнуло на улице — далеко, глухо, железно. Ни слова так никто и не произнес.
…Нет, все-таки не совсем пусто было внутри нее: что-то все-таки лежало на дне гулкого темного резервуара, тяжелое, холодное и бесформенное, какая-то плотная жидкость — как всякую жидкость, ее можно было почувствовать (ее холод, ее маслянистость), но не ухватить… Ксения вдруг поняла, что у нее дергается правое веко.
Что-то… Страх. Вот что это было такое.
19
Москва — Питер, первая неделя февраля
Разумеется, никакого повода уезжать из Москвы у нее не было, наоборот — этому препятствовала куча мелких незавершенных и назревающих дел… Но когда Ленка обмолвилась, что на следующей неделе линяет на полмесяца к Дэну в Америку, Ксения, не успев ни о чем подумать и ничего взвесить — «прикинуть хрен к носу», как выражался Гоша, — спросила, нельзя ли это время пожить в ее питерской квартире.
Все-таки одна из ценных (для Ксении) льгот ее профессии заключалась в отсутствии места, куда необходимо ежедневно являться к определенному часу и где надлежит неотлучно пребывать в течение восьми часов. А в каком именно городе она будет сидеть за ноутбуком — никого особо не колыхало. Во всяком случае, в течение ближайших недель полутора.
Ленка не возражала. Послезавтра вечером Ксения уже ехала на Ленинградский вокзал.
В купе недешевого поезда «Смена» наглый крепкий молодец, эскортирующий ее соседа, жопорожего жлоба в дорогом костюме, при виде Ксении недовольно осведомился, какое у нее место. Без всяких там «здрасьте» и на «ты».
В Питер въезжали спозаранку, но уже засветло. Сонная (всегда плохо спала в поездах), наскоро умывшись и не притронувшись к завтраку-сухпаю, Ксения облокотилась на поручень в коридоре. За окном тянулось засыпанное серым снегом бесконечное кладбище. Потом — длинный ряд горящих мусорных баков. Потом — бетонный заборище, за которым горбились облупленные ангары и бараки и на котором раз за разом повторялась размашистая надпись: «Городской оптовый рынок САЛОВА 52».
Артур, когда узнал, что она в Питере, немедленно позвал ее к себе на передачу — на Пятом он, среди прочего, вел еженедельное ток-шоу «Посиделки», где несколько более-менее известных персон обсуждали разнообразные животрепещущие проблемы политики, общества и прочей культурки. Артур, по его словам, давно хотел сделать программу про нынешний отечественный кинобум и предложил Ксении поучаствовать в качестве одного из гостей — вместе с самим Сельяновым и ее хорошим знакомым еще по питерскому периоду режиссером Кирюхой Дорофеевым. «Нашел звезду», — хмыкнула (имея в виду себя) Ксения. «Ладно, ладно… Как раз будет здорово: продюсер, режиссер и сценарист…»
Уродливый совдеповский ящик на Чапыгина. Голый просторный вестибюль, вахта направо. Ксению встретила какая-то из Артуровых девиц — взяли Ксенин пропуск, она достала паспорт. Пустые полутемные длинные коридоры-лабиринты. Артур со своей кодлой сидел в ведомственном здешнем зачуханном кабаке, в полуподвале, куда они спустились по закручивающейся лестнице. Не успела Ксения размешать сливки из коробочки пластмассовой палочкой в чашке кофе, как все сорвались наверх.
Запудренная в гримерной, она потерянно вошла в студию — здоровенное, с высоким потолком помещение, где несинхронно суетился бесчисленный персонал. Расцеловалась с Кирюхой. Их, гостей, кресла стояли на возвышении с покрытием из гладких черных пластин. «Смотрите под ноги!» — оказывается, не все пластины были закреплены…
Ксению посадили в кресло, нацепили на нее микрофон, для проверки которого потребовали произнести трехзначное число. «Шестьсот шестьдесят шесть», — неизобретательно выдала она. Невидимый голос все не унимался: то звук его не устраивал, то одна камера, то другая.
Ксения закинула ногу на ногу, сделала скучающую рожу и, старательно не глядя вокруг, стала думать о Статусе. «Я — статусная персона. Меня таскают на ТиВи… Успех. Самодовольство и равнодушная тупость… Полное удовлетворение своим положением, переходящее в удовлетворение окружающим…»
В последнюю секунду пацанчик из числа снующих по студии бросился брызгать моющим средством и сандалить шваброй какую-то из пластин у Ксении под ногами. На мониторе она заметила себя — собственный вид показался ей совершенно дурацким. Кирюха подмигнул.
— …Почему такое ужасающее кино и в таких жалких количествах в России делали в девяностых — понятно. Разруха была в государстве и разруха была в кинематографе. Считается, однако, что с тех пор все изменилось, и считается, что в лучшую сторону. По поводу государства можно спорить, но в киноотрасли — несомненно: это доказывается статистически. Десять лет назад у нас снимали по десять фильмов в год, а сейчас — триста…
Говорила какая-то баба — молодая, но, видать, сильно наблатыканная. «Ксения Назарова», судя по плашке внизу экрана. «Кинокритик, сценарист». От того, что она несла, от издевательского ее тона Серегу только еще больше колбасило. Но пульт валялся неизвестно где, а заставить себя подняться и взяться за поиски Серега был не в силах.
— …Деньги не только вкладываются в кинопроизводство, но и возвращаются через прокат. Бюджеты растут, жанровое разнообразие ширится. Здоровая тенденция? Здоровая. А теперь объясните мне, пожалуйста, почему количество упорно не желает переходить в качество?..
И тут Сереге наконец повезло — дверь открылась и вошел Русел. Даже более-менее трезвый. Если и косой, то не сильно. Вообще-то чем дальше, тем меньше Серега был рад новому соседу. Вроде ничего такого тот не делал — но был какой-то странный. Говорит как бредит. И рожа эта его, и глазки. И тик постоянный… Хер знает, чего от такого ждать. Но сейчас Серега воспрял: