Ноль-Ноль - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Евдокимов cтр.№ 43

— Понимаешь… Ну, я в горы ходил, я рассказывал… Короче, один раз на Кавказе мы под «доску» попали… под лавину… про это я не говорил, не люблю вспоминать… Меня откопали в последний, в общем, момент: еще немного, и коньки бы двинул… А Богдана, пацана, с которым мы в связке шли… ну, тоже откопали, но он уже задохнулся… Стреманулся я тогда, скажу тебе, порядком… Короче, бывает иногда приснится… Все нормально, не парься…

Марат медленно покачал головой, встал, хрупнув коленями, и принялся осматриваться явно в поисках чего-нибудь, недопитого вечером.

— Бухло ищешь? — осведомился Никеша, нашаривая очки. — Ничего не осталось, по-моему… Да и всяко не стоит, печенка побаливает…

— Ты печенку посадил до того, как в горы ходить, или наоборот? — обернулся Марат.

— До… — признался Никеша.

— Здоровый образ жизни пытался вести?

— Типа того…

Он явно хотел что-то еще спросить, но промолчал. Вторично осведомился, все ли в порядке, вырубил свет и отправился спать дальше. А Никеша еще долго сидел на балконе, застегнув до горла полар, но при этом без штанов — следил, как размывает справа небесную черноту, мерз… промерзал… вспоминал рассвет на Синае. Там-то температура была минусовая и высота две триста над уровнем моря, и сквозной проникающий горный ветер. Забежав сюда первым, Никеша еще смог найти относительное заветрие, причем с обзором на восток, но по этой же причине, потому что, далеко опередив (альпинист!) малахольных девок, болтливых хиппарей и кряхтящих пенсионеров, дотопал до вершины аж за три часа до рассвета, он вынужден был околевать на одном месте, все меньше понимая зачем…

Встретившему рассвет на Горе Моисея отпускаются грехи — и вот он, привычно пофыркивая в собственный адрес, с помощью все той же Маши перебравшись с подвернувшейся русской группой в Египет, полез-таки туда… Он даже пытался настроить себя на какой-то несуетный лад, чему помогали фантасмагорические россыпи в небе, мусульманский опрокинувшийся месяц над едва различимыми крестами монастыря Святой Екатерины, стены фигурной тьмы по обе стороны виляющей тропы, где взлетали вверх неразличимые сейчас голые откосы — но сильно мешало нестройное нытье соотечественников и скрипучие вопли обступивших дорогу бедуинов: «Верблуд! Верблуд хочу!» (в смысле: «Не желаете ли проехаться?»)…

Оторвавшись от толпы, Никеша почувствовал себя гораздо лучше, а когда добрался до скальных нагромождений вершины, до развалин не то случайного сарая, не то раннехристианской часовни, когда оказался совершенно один среди камней и неба, то даже подумал, что, пожалуй, почти готов допустить здесь и сейчас некое непостижимое присутствие… — и в этот момент из самой глубокой тени под самым высоким утесом донеслось сонное склочное бормотание, явно в его адрес: «Матрас!.. блэнкет!..»

Практичные бедуины, оказывается, устраивались тут, хорошенько закутавшись, с вечера, дабы при появлении первых же туристов, задубевших и запыхавшихся, втюхать им за сходную цену грязные протертые матрас и одеяло. По мере накопления на окрестных валунах болобочущих «восходителей», арабы просыпались, выползали из каменных щелей, и скоро эту мантру твердил уже целый хор простуженных, настырно-клянчущих голосов. Никеша и матрас, и блэнкет презрел то ли из гигиенических соображений, то ли из какого-то протеста, то ли впрямь из свойственного кающимся мазохизма, и честно дрожал и сморкался все три часа, пока вытаивали из дымки режущие кромки горных гребней, расширялась розовато-белесая полоса на горизонте, пока солнце не проклюнулось там сначала бликом, точкой, а потом буквально за пару минут не выползло целиком, четко очерченное, холодновато-алое, но все более слепящее, а к моменту появления нижнего края диска уже совсем непригодное для прямого разглядывания…

Уже тогда он отдавал, в общем, себе отчет, что все бесполезно, что эта затея — со Святой землей провалилась с таким же треском, как и предыдущие… А значит, ничего он не добьется ни подобным методом, ни каким другим, ничего не поймет и ни о чем не догадается… и ничего даже не почувствует…

Сейчас, на балконе, он прикидывал, зевая, что виза позволяет ему торчать в стране еще три недели, что за это время он может, конечно, облазить десяток неосвоенных пока храмов-монастырей, но результат гарантированно будет тем же. Тем более что денег нет, а на Маратовой шее сидеть, «на халтон бусать» и дальше не очень-то прилично; да и что я знаю о его планах?.. Кент он, конечно, непредсказуемый, но простым же глазом видно, что делать ему в Израиле абсолютно нечего, и что коли даже (мало ли?) он тут скрывается, то толку от подобных пряток негусто: найдут его на раз, если понадобится, не может же он не понимать этого… а стало быть, и при таком раскладе Никешин спонсор в стране не задержится…

Кстати, праздное, но неотвязное любопытство по-прежнему одолевало Никешу — обидно было «отпускать» Марата, так ничего про него, гипотетического убивца, и не поняв… Хоть в этом разобраться, раз уж в главном не выходит… Так что при каждой пьянке, а бухали они от нечего делать фактически ежедневно, он прилежно подливал собутыльнику, объясняя собственный малый энтузиазм по этой части запоротой печенью (что было святой правдой — разве что в обстоятельства запарыванья он не очень вдавался). Пил, надо сказать, Марат весьма охотно и косел быстро, но был при этом совершенно непрогнозируем: впадал то в ступор, двигательный и речевой, то в черную мизантропию, то в демонстративный пофигизм; в откровенность только пускаться упорно не желал. Пьяный, он делался столь странен, что в какой-то момент у Никеши даже мелькнуло: а не симулирует ли мужичок, усыпляя его, Никешину бдительность?.. Не пытается ли сам исподволь его расколоть? (Тем более что Никеша хотя и не налегал, но вполне трезвым не остался ни разу.)

Что и сам Марат присматривается к нему не без интереса (или даже подозрительности) — это он заметил. Однажды тот не выдержал, глядя, как Никеша подбрасывает и ловит мелочь — ловит монету правой, потом хлопает ею о тыльную поверхность левой ладони:

— Слушай, — сказал Марат, — ты же никогда не смотришь, какой стороной она упала…

— А что я там увижу? — пожал плечами Никеша. — Только одно из двух. Вот если б что-то новое…

— Был такой фильм — «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», с Гэри Олдманом, кажется, и Тимом Ротом. Начинается он с того…

— Знаю, знаю, — прервал его Никеша, менее всего расположенный развивать тему, и при Марате теперь старался с дурацкой привычкой бороться.

В этот раз надрались они оба. Уже под вечер, дома: невидимый дождь переминался в сумерках, а шагни на балкон — отдувался в лицо зябкой свежестью, слышался звуком далекого массового рукоплескания. Кошерная водовка и случайная закусь, быстро обращающаяся в россыпь косточек и клочьев кожуры, примостились на крышке картонного ящика. Поначалу Никеша исподволь провоцировал Марата, ненавязчиво наводя на тему людской обыкновенности и заурядности: он помнил, как собутыльник вдруг возбудился при подобном повороте разговора тогда, в парке.

— На самом деле надо быть обычным человеком, — объявил порядком уже захорошевший менеджер. — Надо быть как все. Я знаю, что ты скажешь… — махнул он в Никешину сторону рукой. — Я помню твои телеги. Скажешь, что нет никаких «всех», что эти «все» — все разные. Не знаю. Не уверен. Но допустим… Но когда большинство разных старается быть как все (а оно старается!), то вот и получаются эти «все», одинаковые. Они сами себя делают такими… Наливай, не тормози… Так вот, они правы. Надо поступать так же, понимаешь?..