— Вы решили, что это крючок или наживка, брошенная Питерсеном? — спросил он.
— Нет, об этом я как-то не подумал.
— «Круглый стол» объявлен почти месяц назад, — ответил я. — И думаю, если бы они хотели подстроить ловушку, они бы вас непременно туда пригласили.
— Идеальные преступления… Есть книга, которая именно так и называется, и я в нее заглядывал, пытаясь установить параллели между логической наукой и расследованием преступлений. В книге описаны дюжины так и не раскрытых преступлений. Самое интересное — с точки зрения моих интересов, конечно, — это преступление одного врача, Ховарда Грина, которому удалось дать наиболее точное, на мой взгляд, определение задачи. Он решил убить жену и вел подробнейший дневник. Получилось воистину научное исследование того, какие нежелательные последствия может иметь реализация его замысла. Нетрудно найти способ убийства, при котором полиция не выйдет на след виновного. Он обдумал четырнадцать разных вариантов — некоторые из них и поныне кажутся замечательно хитроумными. Гораздо сложнее было вывести себя из-под любых подозрений. Настоящая опасность для преступника, считал он, кроется не в расследовании уже совершенных в прошлом поступков — тут все можно сделать чисто, уничтожив абсолютно любые следы или запутав их при подготовке к убийству, — нет, опасность представляли ловушки, которые ему будут расставлены в будущем. Истина, писал он, пользуясь почти что математическим слогом, неизменно одна, и любое отступление от истины всегда легко разоблачить и опровергнуть. На каждом допросе преступник будет знать, что именно он совершил, и каждое его алиби, даже тщательно обдуманное, будет включать долю фальши, которую при достаточном терпении и старании несложно обнаружить. Иначе говоря, доктора не устраивал ни один вариант плана: ни убийство чужими руками, ни симуляция самоубийства или несчастного случая… И тогда он пришел к окончательному решению: подсунуть полиции другого подозреваемого — очевидного, которого не придется долго разыскивать… Чтобы следствие тотчас и завершилось. Идеальное убийство, пишет он, не то, которое остается нераскрытым, а то, которое раскрывается, но виновным признают невинного.
— И что, он ее в конце концов убил?
— О нет, это она его убила. Однажды ночью она нашла дневник, разгорелась кошмарная ссора, она схватила кухонный нож в качестве орудия защиты и смертельно ранила мужа. Во всяком случае, так она заявила на суде. Суд, потрясенный записями в дневнике и фотографиями синяков на ее лице, пришел к выводу, что она убила мужа, защищая собственную жизнь, и оправдал ее. Так вот, это преступление попало в книгу именно благодаря ей. Через много лет после смерти женщины несколько студентов-графологов доказали, что дневник написан не рукой доктора Грина, нет, это искуснейшая, почти идеальная фальсификация. Почерк был не его, это они установили точно. И они же раскопали мелкую деталь, мелкую, но весьма красноречивую: после смерти мужа она тайно вышла замуж за человека, который делал копии с иллюстраций и старинных произведений искусства. Любопытно было бы узнать, кто из них двоих сочинял дневник, мастерски имитируя научный стиль. Они на самом деле проявили недюжинную смелость, даже дерзость, ведь дневник, который целиком, строка за строкой, зачитывался на суде, описывал и раскрывал во всех подробностях их собственный замысел, успешно приведенный в исполнение. Каково? Лгать, воспользовавшись истиной, раскрыв все карты, уподобившись иллюзионисту, которому помогает лишь ловкость собственных рук… Кстати, вам знаком аргентинский фокусник по имени Рене Лаван? Если вы видели его хоть раз в жизни, забыть это невозможно.
Я отрицательно помотал головой, даже имени такого я никогда не слышал.
— Нет? — удивился Селдом. — Тогда вы непременно должны посмотреть его представление. Насколько мне известно, он скоро приедет в Оксфорд, и мы можем пойти вместе. Помните наш разговор в Мертон-колледже об эстетике умозаключений, свойственной разным дисциплинам? Я тогда сказал, что логика криминальных расследований была первой моей моделью. А второй моделью — фокусы. Но я даже рад, что вы его не знаете, — произнес он почти с детским восторгом, — я воспользуюсь случаем и посмотрю представление во второй раз.
В это время мы подошли к дверям заведения «Орел и дитя». Я глянул в окно и увидел Лорну. Она сидела к нам спиной, рыжеватые волосы рассыпались по плечам. Она рассеянно крутила по столу картонный кружок — подставку под стакан. Селдом, машинально доставший пакет с табаком, проследил направление моего взгляда.
— Ну-ну, идите же скорей, — улыбнулся он, — Лорна не любит ждать.
Глава 15
Прошло еще две недели, но ничего нового об этом деле я не узнал. За минувшие дни мне также ни разу не удалось увидеться с Селдомом, хотя по отдельным репликам Эмили я понял, что он находится в Кембридже и помогает в организации семинара по теории чисел.
— Эндрю Уайлс решил попытаться доказать теорему Ферма,
[24]
— сказала Эмили с мягкой улыбкой, словно речь шла о непослушном ребенке. — И Артур — один из немногих, кто воспринимает его затею всерьез.
Я впервые в жизни слышал имя Уайлса. Мне казалось, что в последнее время уже ни один профессиональный математик не занимался теоремой Ферма. После трех веков сражений — и главное после Куммера
[25]
— теорема превратилась в парадигму того, что математики считают неподдающейся задачей. Решение, по общему мнению, находится вне досягаемости какого-либо из известных инструментов или подходов, и оно настолько трудно, что на него не хватило бы целой человеческой жизни и целой карьеры, если бы кто-то за теорему и взялся. Когда я изложил свои доводы Эмили, она согласилась, словно и для нее в предстоящем семинаре крылась маленькая загадка.
— И все же, — добавила она, — Эндрю был моим учеником, и если сегодня в мире кто и способен на подобный подвиг, то это он, тут у меня сомнений нет и быть не может.
Сам я две недели назад получил приглашение из Школы теории моделей в Лидсе и, естественно, принял его, но теперь, вместо того чтобы внимательно слушать лекции, чертил на полях тетради — будто посылая призывы в пустоту — два символа: круг и рыбу. Я пытался вычитать что-нибудь между строк в газетных материалах, напечатанных после смерти Кларка, но, вероятно, Питерсен принял соответствующие меры, и ни о какой связи между двумя преступлениями почти не упоминалось, хотя рыба в заметке фигурировала; правда, репортер явно двигался на ощупь и воспринял изображение рыбы как своеобразную подпись автора послания. Я попросил Лорну в подробностях сообщать мне обо всем, что происходит, но, получив написанное от руки письмо, убедился, что это отнюдь не «донесение», а, к полному моему удивлению, одно из тех посланий, которые я считал уже давно вышедшими из употребления и которого никак не предполагал получить от нее. Длинное, нежное, неожиданное — короче, настоящее любовное письмо. На семинаре кто-то говорил про эксперимент под названием «китайская комната», а я перечитывал строки, написанные рукой Лорны, — казалось, они были продиктованы самым искренним порывом, в чем она и не думала раскаиваться. Я размышлял над тем, что острейшая проблема перевода сводится к следующему: главное понять, что говорит или что хочет сказать на самом деле другой человек, когда он подсовывает под дверь листок с ужасным словом. В своем ответе я процитировал стихотворение Кайс-бен-аль-Малаваха к Лайле: