Потом она долго рассказывала про все, что случилось с ней за это время. Беспечная девчонка баловалась наркотиками со своим берлинским парнем, немцем по имени Карстен Риддл, и хватила лишнего. Передозировка. Ухажер ее не стал изображать из себя благородного Тристана и смылся, оставив подружку корчиться в луже собственной рвоты на полу его семейного особняка, располагавшегося в одном из самых фешенебельных районов города.
Утром девушку обнаружила домработница – она-то и вызвала неотложку. Никки в коматозном состоянии забрали в больницу, где та провалялась без сознания почти неделю, а когда пришла в себя, ничего не помнила. Проходили неделя за неделей, пролетел месяц. Наконец ее перевели в некую швейцарскую клинику, специализировавшуюся на подобных случаях. Помимо проблем с памятью, в клинике лечили наркозависимость, а поскольку злоключения Никки начались как раз с наркотиков, то заведение сочли идеальным местом для реабилитации.
Доктора надеялись, что амнезия пройдет сама собой. А пока для себя и окружающих девушка оставалась пациентом «Икс». Тем временем запросы, посылаемые в посольство США в Бонне – произношение выдавало в ней американку, – не принесли результатов. По словам сотрудников, никто из объявленных в розыск граждан не соответствовал ее описанию. Не поступало также заявлений о найденных паспортах, куда бы была вклеена похожая фотокарточка. Одним словом, установить гражданство неизвестной пациентки невозможно…
А вот дальше случилось самое интересное. Одним теплым весенним деньком Никки вышла из клиники и направилась к эспланаде с ресторанами, ее взгляд остановился на висящем на стене плакате с рекламным кадром из фильма «Далеко-далеко», где Том Круз и Николь Кидман красовались в объятиях друг друга… Николь! На нее потоком хлынули воспоминания. Она вспомнила свое имя. Карстена Риддла. И даже название компакт-диска, под который этот мерзавец сделал ей укол: Аланис Моризетте. «Кайфовая пилюлька».
Через два дня Никки встретилась с адвокатом, а две недели спустя Риддлы пошли на добровольное урегулирование тяжбы: взамен на обещание «фройляйн» исчезнуть из жизни их сына и воздержаться от судебного иска они учредили в ее пользу доверительный фонд. Так и закончилась та история: полмиллиона долларов – и богатой немецкой семейки в памяти Николь Салливан больше не существует.
Лифт открылся на первом этаже, и Эйдриен вышла в вестибюль – мысли о сестре не прекращались ни на секунду. Ей всегда хотелось спросить: «Когда ты вспомнила обо мне? В Швейцарии или уже после?» и еще «Почему не позвонила? Почему не вернулась домой?» Не говоря уже о вопросах руководству клиники: «Что за бестолочь сидела в посольстве, когда они подавали запросы?» – ведь Дек с Марленой то и дело наведывались в госдепартамент. Зная, что последний раз дочурка писала из Германии, они несколько раз наводили справки – не попадала ли в поле зрения полиции американка с похожей внешностью, не было ли несчастных случаев. Каким-то образом происшествие с Нико ускользнуло от внимания властей. Возмутительно, но ничего не поделаешь.
И что хуже всего: вновь обретенная Никки оказалась другой – не совсем прежней.
Почти украдкой Эйдриен окинула взглядом вестибюль со смутной опаской увидеть сестру – и, к своему стыду, обрадовалась, когда поняла, что Никки нет и здесь. Направляясь к дверям, она размышляла о том, что вся ее нежность относится к прошлой, безвозвратно ушедшей Нико и встречи происходят скорее из чувства долга, чем из привязанности. Но, даже понимая всю неправильность подобных отношений, слишком убиваться из-за этого она не собиралась. Старшая сестра не только сама страдала психическим расстройством, она стремилась вовлечь в свое безумие окружающих. И между приветственным поцелуем и первой рюмочкой аперитива неизменно проявлялось то, о чем Эйдриен предпочитала не помнить: Никки не только не становилось лучше – ее состояние стабильно ухудшалось. От психиатра, к которому она ходила, пользы было ноль. И более того, с тех пор как Никки стала посещать сеансы, она все больше сходила с ума, готовая без умолку разглагольствовать о том, чего не могло быть даже в кошмарном сне. Видя мучения сестры, Эйдриен страстно желала ей чем-нибудь помочь, но…
– Уходите? – Портье придержал перед ней дверь.
Та пожала плечами:
– Никки, наверное, отбежала куда-нибудь.
Портье окинул Эйдриен недоумевающим взглядом, покачал головой и нахмурился:
– Вряд ли – я бы заметил. А в прачечную не заглядывали?
Эйдриен задержалась у двери и обернулась.
– Нет. Пожалуй, так и сделаю.
Выдавив из себя улыбку, она принялась спускаться в подвал. Определить местонахождение прачечной не представляло труда: из помещения доносился теплый аромат кондиционера для белья и резкий запах отбеливателя. Эйдриен открыла дверь и заглянула внутрь – ни души. Безлюдная комнатушка, освещенная флуоресцентными лампами, выглядела безлюдной и всеми покинутой – в ряд стояли бездействующие молчаливые машины, барабанные сушилки взирали на случайную гостью круглыми потухшими глазами.
То же настроение царило и наверху, где с унылым лицом ее поджидал портье.
– Простите, совсем вылетело из головы, Никки оставила вам записку, – сказал он и с виноватой улыбкой протянул Эйдриен конверт. Едва та взяла его в руки, ею овладели дурные предчувствия. Она вскрыла конверт, и волна адреналина обожгла вены, волоски на руках встали дыбом. На миг ей показалось, что она стоит на краю обрыва и глядит вниз. Записка была так коротка, что Эйдриен даже не пришлось читать:
«Эй!
Не могу так больше.
Радужное прости.
Никки».
Глава 7
Дрожащими руками портье вставил общий ключ в замок квартиры Никки, снова и снова беззвучно повторяя: «Еще ничего не известно, еще ничего не известно». Затем задвижка щелкнула, дверь распахнулась, и Эйдриен, отстранив портье, вбежала в квартиру, безумно озираясь.
– Никки? – В квартире было темно. Откуда-то справа доносился приглушенный лай. – Никки?
Рамон нащупал рукой выключатель, щелкнул кнопкой, но результатов не последовало. Он в замешательстве посмотрел на Эйдриен.
– Странно, наверное, пробки вылетели.
– Замените, – скомандовала Эйдриен и на ощупь стала пробираться в темноту квартиры.
– Щиток на кухне, – ответил Рамон, – тут без фонарика не обойтись. Вы не знаете, у Никки есть фонарик?
Эйдриен не ответила. Она едва дышала.
– Я в коридор, в подсобку. – Портье развернулся и выбежал из комнаты.
– Никки? – Жгучие слезы стекали по щекам, а Эйдриен все шла вперед шаг за шагом, выставив перед собой руки, как раз на уровне талии, чтобы не наткнуться…
– Никки?
Квартиру освещало лишь неоновое сияние за окнами да, пожалуй, свет из коридора, в котором едва различались очертания предметов: диван, стол, большое кожаное кресло с невысокой спинкой.
– Никки?!