После долгих блужданий они наконец нашли на какой-то боковой улице, довольно далеко от центральной магистрали Рийсестрат, бутик с подходящим Эве консервативным ассортиментом.
Внутри толкалась стайка пожилых дам, так что Дон предпочел остаться на улице. Прошло не меньше получаса, прежде чем Эва помахала ему из окна.
Она стояла у кассы, уже переодевшись во все новое. Адвокат, казалось, застряла в сороковых годах: широкие брюки со складкой, белая сатиновая блузка, оливково-зеленый плащ с шелковым шарфиком.
Старую одежду она выложила у кассы и пыталась по-французски объяснить продавщице, что это барахло лучше всего сжечь.
– Мы в Иепере не говорим по-французски со времен войны, – неприветливо сказала та. – Попробуйте английский, а еще лучше – фламандский.
Но одежду все же аккуратно завернула, бросив в пакет пояс с резинками и пару семужно-розовых шелковых чулок.
По соседству, к счастью, нашелся и подходящий обувной магазин. Дон расплатился за пару сапог итальянской кожи полученными от Хекс евро, то и дело косясь на довольную Эву.
Они не торопясь дошли до отеля и расположились за столиком на тротуаре. Красная маркиза, бессильно висевшая ночью на стене, теперь была гордо натянута на алюминиевых кронштейнах. Было уже около одиннадцати, и Эва предложила поесть поплотней. Пусть это будет ранний ланч, сказала она, и заказала тарелку креветок и лангустов со стаканом шардоне от Domaine Saint Martin de la Garrigue в Лангедоке.
Дон откусил круассан. Тот немедленно развалился на крошки, оставив во рту привкус прогорклого шоколада. Он оставил до поры до времени мысль о еде и заказал еще чашку кофе.
Тут он вспомнил про прихваченную в отеле туристскую брошюру. На обложке красовалась надпись:
Ieper – city of peace
На развороте была карта городского центра.
Дон поднял голову – толпа туристов вывалилась из автобуса и двинулась к Лакенхалле и дальше, к военному монументу. Они с Эвой наверняка выглядят этакой парой среднего возраста, отбившейся от группы. Вот и хорошо. Самая анонимная публика в мире – пожилые туристы.
Чтобы усилить впечатление, он прочитал вслух:
– A more sacred place for the British race does not exist in all the world
[46]
.
Эва неохотно подняла голову от лангуста и промокнула рот салфеткой:
– Это сказал сэр Уинстон Черчилль.
Он показал ей цитату в брошюре – большие буквы на фоне бесконечных правильных рядов могил.
– По-французски город называется не Иепер, а Ипр, так его называли и французы, и англичане во время первой войны… – сказал Дон. – А кафедральный собор… – Он вернулся к карте и показал ей маленькую фотографию. – Собор, насколько я понимаю, называется Сен Мартен д'Ипр. Тоже по-французски.
– А те, кто здесь живет, предпочитают называть его Синт Маартен, – сухо сказала Эва. – Но осмотр достопримечательностей – не такая уж удачная мысль. Готовься к худшему: скорее всего, бельгийская полиция уже получила наши фотографии.
Она заметила, что Дон смотрит на нее с недоверием, и пожала плечами:
– Один из сотрудников в «Афцелиусе» сказал, что главное полицейское управление еще вчера объявило международный розыск. Я связалась с ним, пока ты спал.
Она замолчала. Дон задумчиво поболтал ложечкой в чашке с кофе:
– Вот оно что… А что еще сказал сотрудник из «Афцелиуса»?
– Задавал вопросы. Интересовался, где мы. Думаю, полиция провела инструктаж.
– И что ты ему ответила?
– Как что? Сказала, что мы покинули страну в приватизированном товарном вагоне, что спрятались в маленьком городе на северо-западе континента…
Она отодвинула тарелку.
– Ты же прекрасно понимаешь, что я ничего не сказала. Повесила трубку. Если хочешь, я могу связаться с бывшими коллегами из Стокгольма, может быть, они захотят нам помочь, но… – Она вздохнула. – Я не уверена, Дон.
Они довольно долго сидели, не произнося ни слова. Наконец Дон нарушил молчание:
– Мне кажется, это и в самом деле Сен Мартен, вон там, посмотри.
Он показал на готический шпиль в нескольких кварталах от Лакенхалле. Эва посмотрела на рисунок, потом на собор, потом опять на рисунок и кивнула:
– Но как я уже сказала…
– А до войны собор выглядел по-другому, – перебил ее Дон.
Он достал из пакета свой грязный вельветовый пиджак. Нащупал за подкладкой открытку, выудил ее через порванный карман и протянул Эве.
– А это?..
– Нашел в спальне Эрика Халла.
Она пристально на него посмотрела, хотела что-то сказать, но вместо этого кивнула и взяла открытку.
– Les suprêmes adieux, – прочитала Эва. – Последнее прости.
Отложила открытку и задумалась.
– Почему ты мне не рассказал, что произошло у Халла в доме?
– Ну, забыл. Это я его укокошил. Мой фирменный прием – бутылкой по виску.
Она смотрела на Дона без улыбки.
– Значит, la cathédrale Saint Martin d'Ypres.
Дон показал на подпись в верхнем левом углу.
– Фотография собора сделана за несколько лет до войны… – Эва словно размышляла вслух. – Ни марки, ни адреса, только короткий стих… Это он написал.
– Эрик Халл?
– Нет, не Эрик Халл… не Эрик Халл, а… человек из шахты. Я уверена.
– Ну что ж, примем как версию.
– Но почему ты не показал открытку Эберляйну? Дон задумался. И в самом деле – почему?
Эва не стала настаивать. Она допила вино, взяла письмо и громко прочитала – раздельно, слово за словом, – письмо, скрепленное когда-то вместо печати оттиском красных губ.
La bouche de ma bien aimée Camille Malraux
Le 22 avril
l'homme vindicatif
l'immensité de son désir
les suprêmes adieux
1913
– La buche de mon bien-aimée Camille Malraux?.. Рот моей любимой Камиллы Мальро… или скорее губы… – Она потрогала поблекшую помаду.
– Cherchez la femme, – сказал Дон.
– И за этим мы приехали в Ипр?
– Куда-то надо было ехать…
Эва повторила про себя имя женщины, потом продолжила:
– L'homme vindicatif… мстительный человек… мститель… l'immentsité de son désir… неутоленная страсть, и все… и les suprêmes adieux. Написано двадцать второго апреля…