Он лег на спину и старался ровно дышать. Лодку качало на
волнах Гольфстрима, и Гарри Морган плашмя лежал на полу. Сначала он пробовал
упираться здоровой рукой, чтобы меньше чувствовать качку. Потом он затих и перестал
сопротивляться.
Глава 19
На другое утро, в Ки-Уэст, Ричард Гордон возвращался домой
из бара Фредди, куда он ездил на велосипеде расспросить про ограбление банка.
По дороге он встретил толстую, громоздкую голубоглазую женщину, с крашеными
золотистыми волосами, выбивавшимися из-под старой мужской фетровой шляпы; она
торопливо переходила улицу, и глаза у нее были красны от слез. Посмотреть
только на эту коровищу, подумал он. Интересно, о чем может думать такая
женщина. Интересно, какая она может быть в постели. Что должен чувствовать муж
к жене, которая так безобразно расплылась? С кем, интересно, он путается тут, в
городе? Просто страх смотреть на такую женщину. Настоящий броненосец. Ужас!
Он был уже около дома. Он оставил велосипед у подъезда и
вошел в холл, закрыв за собой источенную термитами парадную дверь.
– Ну, что ты узнал, Дик? – окликнула его из кухни
жена.
– Не разговаривай со мной, – сказал он. – Я
сажусь работать. У меня все готово в голове.
– Вот и прекрасно, – сказала она. – Я тебе не
буду мешать.
Он уселся за большой стол в первой комнате. Он писал роман о
забастовке на текстильной фабрике. В сегодняшней главе он собирался вывести
толстую женщину с заплаканными глазами, которую встретил по дороге домой. Муж,
возвращаясь по вечерам домой, ненавидит ее, ненавидит за то, что она так
расплылась и обрюзгла, ему противны ее крашеные волосы, слишком большие груди,
отсутствие интереса к его профсоюзной работе. Глядя на нее, он думает о молодой
еврейке с крепкими грудями и полными губами, которая выступала сегодня на
митинге. Это будет здорово. Это будет просто потрясающе, и притом это будет
правдиво. В минутной вспышке откровения он увидел всю внутреннюю жизнь женщины
подобного типа.
Ее раннее равнодушие к мужниным ласкам. Жажда материнства и
обеспеченного существования. Отсутствие интереса к стремлениям мужа. Жалкие
попытки симулировать наслаждение половым актом, который давно уже вызывает в
ней только отвращение. Это будет замечательная глава.
Женщина, которую он встретил, была Мария, жена Гарри
Моргана, возвращавшаяся домой от шерифа.
Глава 20
Лодка Фредди Уоллэйса, «Королева Кончей», тридцати четырех
футов в длину, с номерным знаком «Тампа-V»
[8], была выкрашена в белый цвет;
носовая палуба была выкрашена зеленой краской, известной под названием
«веселой», и стенки кокпита тоже были выкрашены «веселой» краской. Того же
зеленого цвета был и навес над штурвалом. Название лодки и порта, – к
которому она была приписана – Ки-Уэст, Флорида, – значилось черными
буквами на корме. Ни мачты, ни утлегарей у лодки не было. Передний из
стеклянных щитков был разбит. Свежевыкрашенная обшивка корпуса была пробита в
нескольких местах, и дерево вокруг отверстий расщеплено. Пробоины виднелись на
обеих сторонах корпуса в средней части, примерно на фут ниже планшира. Еще
несколько таких пробоин приходилось почти у самой ватерлинии с правой стороны,
напротив задней подпорки, поддерживавшей навес. Из самой нижней пробоины
вытекла какая-то темная жидкость и липкими ручьями застыла на свежей краске.
Лодка двигалась вместе с течением, бортом к ветру, милях в
десяти от маршрутной границы для отправляющихся на север танкеров, и ее
бело-зеленая окраска весело выделялась на темной синеве Гольф-стрима. Пучки
пожелтелых от солнца водорослей, плававшие на поверхности воды, медленно
скользили мимо, уносимые течением на северо-восток, тогда как лодку легкий
северный ветер отклонял немного от прямого пути, все время унося ее дальше, в
Гольф-стрим. На ней не заметно было никаких признаков жизни, хотя из-за
планшира виднелось слегка раздувшееся тело мужчины, лежащее на скамье над левым
бензиновым баком, а с длинной скамьи, идущей вдоль правого борта, другой
человек, казалось, перегнулся, чтобы достать рукой воду. Его голова и плечи
были на солнце, а в том месте, где его пальцы почти касались воды, собралась
стайка мелких рыб, не больше двух дюймов длиной, с овальным золотистым в
красноватую полоску туловищем; рыбки эти покинули куст водорослей, чтобы
спрятаться в тени скользящей по течению лодки, и каждый раз, когда что-то
капало с лодки в воду, они бросались к упавшей капле и сновали и суетились
вокруг нее, пока не уничтожали ее бесследно. Две серые прилипалы, дюймов по
восемнадцать длиной, кружились тут же в тени лодки, то открывая, то закрывая
щелевидные присоски на своих плоских головах; но они, видимо, не улавливали
равномерности падения капель, которыми питались мелкие рыбки, и в нужный момент
зачастую оказывались по другую сторону лодки. Мелкие карминно-красные сгустки и
волокна, которые тянулись по воде от нижних пробоин в корпусе, они давно уже
проглотили, при каждом глотке встряхивая свои уродливые головы и продолговатые,
суживающиеся к хвосту тела. Они не хотели теперь уходить оттуда, где им удалось
так сытно и неожиданно поесть.
В кокпите было еще три человека. Один, мертвый, лежал на
спине возле штурвального сиденья, с которого он, по-видимому, соскользнул.
Другой, тоже мертвый, сгорбившись, привалился к правой задней подпорке тента.
Третий, еще живой, но с помутившимся сознанием, лежал на боку, положив голову
на руку.
Двойное днище лодки было полно бензину, и когда ее качало,
слышно было, как он там плескался. Раненый, Гарри Морган, думал, что этот звук
идет у него из живота, и ему теперь казалось, что живот у него большой, как
озеро, и это озеро плещется у обоих берегов сразу. Это происходило оттого, что
он теперь лежал, подняв колени и запрокинув голову. Вода в озере, которым был
его живот, была очень холодная; такая холодная, что, когда он ступил в нее, у
него онемели ноги, и теперь ему было невыносимо холодно, и во всем был привкус
бензина, как будто он сосал шланг для перекачки бензина из одного бака в
другой. Он знал, что никаких баков тут нет, хотя он чувствовал холод резинового
шланга, который как будто вошел через его рот и теперь свернулся, большой,
холодный и тяжелый, у него внутри. При каждом его вдохе кольца шланга в животе
стягивались еще туже и холоднее, и сквозь плеск озера он ощущал его, точно
большую, медленно ворочающуюся змею. Он боялся ее, но хотя она была в нем,
казалось, что она где-то бесконечно далеко, и беспокоило его только одно:
холод.