– Ани тебя не разочаровала?
– Что ты! Она держится молодцом, правда, я что-то потерял ее из виду, стольким надо хоть слово сказать… Ну, ничего, она где-то здесь.
– Она будет хорошей женой. Просто еще не привыкла к нашим порядкам.
– Не сомневаюсь! – просиял Ярцев. – Кстати, дорогой шурин, хочу сообщить тебе последнюю новость: известный тебе проект отменен. Представь себе, как это забавно: столько стараний, столько шуму, и вдруг – все, пшик.
– Как отменен? – чрезвычайно спокойно спросил Серж. – Ты же заверял, что это дело решенное и верное…
– Что поделать… Там… – Ярцев указал на потолок ресторана, – решили по-иному. Нам остается только смириться.
– Но ведь это невозможно! Я же вложил по твоему совету…
– Мы в России, дорогой шурин! У нас все возможно. Мой тебе совет, как родственнику… – Ярцев поманил его к себе. – Продавай все как можно скорее, продавай за любую цену. Иначе останешься ни с чем… Ну, с тебя тост, – он отвернулся к официантам, почтительно ожидавшим распоряжений, и принялся указывать, кому куда встать с подносами.
Серж слился с толпой черных фраков. Ванзаров никак не мог заметить его. Серебряный колокольчик возвестил о начале торжества. Говор затих, все обратись к цветочной арке. Ярцев вышел под руку с Ани и попросил всех наполнить бокалы. Официанты тут же возникли с подносами в разных местах зала. Жених поднял свой бокал и произнес благодарственную речь. Он благодарил Бога, свою матушку и начальство за счастье, ставшее причиной сегодняшнего торжества. Ярцев сообщил всем, что его сердце теперь целиком принадлежит несравненной Анне Алексеевне и он надеется, что сможет подарить ей все прочие земные блага. Ярцев особо отметил, что имеет особое счастье служить на благо своему Отечеству и Государю Императору под мудрой опекой влиятельных лиц. И вообще мечтает, чтобы сегодняшний день запечатлелся во всех сердцах как самый светлый и радостный во всех отношениях. Боясь окончательно запутаться в словах, Ярцев провозгласил здравие всем присутствующим. Ани, кажется, не поняла ни слова из речи жениха. Она мирно стояла, не пригубив шампанское.
– А теперь, дамы и господа, имею честь предоставить слово его сиятельству графу Вронскому, генералу и герою Балканской войны! – провозгласил Ярцев и согнулся в почтительном поклоне. Раздались аплодисменты. Даже влиятельные лица не сочли за труд выразить свой восторг.
Вронский прошел мимо жениха и встал рядом с Ани. С печалью посмотрела она на него. Вронский ответил еле заметным движением глаз.
– Господа… – начал он так тихо, что в зале воцарилась полная тишина. – Сегодняшний день для меня имеет особый смысл. Еще вчера я не подозревал, что буду так счастлив. Признаюсь вам без капли лицемерия: я действительно счастлив. Это трудное счастье, но я уверен, что заслужил его. Я прожил сложную жизнь, в ней случилось много всего. Я был жесток, несправедлив к ближним, воевал и убивал на войне, и, хуже всего, я мало ценил любовь. Любовь – это единственное, за что имеет смысл отдать жизнь. Я делал ошибки, но никогда не лгал и не совершал подлостей. Самая большая ошибка, которую я совершил, это то, что я не сберег самую большую любовь моей жизни… Но случилось чудо, и провидением Господа этот грех был отпущен мне. Сегодня мне остается только искупить его до конца. Я прошу вас, господа, помнить всегда: любовь, которая рядом с вами – это самое большое богатство, которое вы имеете. Берегите его, не растрачивайте по пустякам. Я хочу выпить за любовь, за которую не жалко умереть. Я пью за то, чтобы над нашими могилами выросли молодые деревца. Чтобы эти деревца росли свободными и счастливыми. А наградой нам была их любовь!
В полной тишине Вронский высоко поднял бокал, медленно выпил, обернулся к Ани и коснулся губами ее руки. Она сделала движение, чтобы спрятать лицо в его седых волосах, но не позволила себе такой слабости. Мнение окружающих меньше всего заботило ее.
Гости переглядывались, не зная, что делать. То ли аплодировать, то ли возмущаться. Тост оглушил и лишил дара речи, особенно дам. В воздухе запахло скандалом. Ярцев, багровый от стыда, сообразил, что пора принимать срочные меры. Он яростно захлопал, оглушая тишину, и стал громко благодарить его светлость. Вронский скрылся в толпе.
– Господа! – с натужной радостью выкрикнул Ярцев. – Хочу предоставить слово брату моей очаровательной невесты, Сергею Алексеевичу Каренину.
Публика, не вполне пережившая первый тост, ответила жидкими хлопками. Серж вышел, совершенно прямой и спокойный, как идут на эшафот. Он развернулся и посмотрел на Ани. Сестра ему не ответила.
– Я хочу… – сказал он, замолчал и обвел собравшихся мутным взглядом. – Я хочу выпить за такое счастье молодых, которого они достойны.
Он запрокинул бокал, осушил одним глотком и саданул об пол. Мелкие брызги стекла полетели в Ярцева. Жених подпрыгнул и взвизгнул.
Аполлон Григорьевич пробрался сквозь гостей, как медведь через валежник, кому-то отдавил ногу, а кого-то задел чемоданчиком.
– Что происходит? – громким шепотом спросил он.
Ванзаров предпочел отмолчаться. Через головы он следил за странной суетой, возникшей в дальнем конце зала. К Ярцеву подбежал официант и что-то доложил. Забыв о гостях, жених последовал за ним. Гости, не скрывая возмущения, принялись обсуждать, что все это значит.
Ярцев вернулся быстро. От веселья не осталось и следа. Выглядел он крайне растерянным.
– Господа! – крикнул он в затихший зал. – Есть среди вас доктор? Нужна срочная помощь… За доктором уже послали, но все-таки…
– Есть! – отозвался Лебедев, помахивая чемоданчиком. – Он отлично разбирается в трупах!
Ванзаров беззастенчиво толкнул его в спину.
– Скорее! – приказал он. – Кажется, прозевали…
И сам побежал напрямик, разрезая толпу гостей. Напуганные официанты указывали, куда следовать. Аполлон Григорьевич громко сопел у него за спиной.
55
Осмотрев ланч, Гриша Облонский нашел, что это хорошо. За холодными закусками уже поджидали горячие закуски, а за ними ожидался супчик и главное блюдо. Гриша налил пузатую рюмку и пожелал себе приятного аппетита. По заведенному обычаю, он изволил кушать в середине дня в публичном одиночестве. В «Вене» все знали его привычки и не лезли с разговорами. Все равно отошьет. Как бы ни был Гриша добр и мягок, были вещи священные. Тем более сегодня он считал день трудным. Еще утром пришла телеграмма от матери, в которой сообщалось о смерти Стивы.
Гриша взгрустнул, даже расстроился, но большего выжать из себя не мог. Нельзя сказать, что со Стивой у него были трудные отношения. С самого детства Гриша запомнил, что отец – как комета: пролетел, и нет его. Ничего не изменилось, когда они переехали в Петербург и Гриша стал знаменитым критиком. С отцом чаще всего он встречался в театре, они целовались, Стива спрашивал, как дела, и тут же исчезал с друзьями. Он был еще одним из светских знакомых, причем не из самых близких. Разве можно всерьез переживать, что одним знакомым стало меньше? Гриша и не переживал. Со смертью Стивы у него ничего не убавилось и не прибавилось. Дача в Петергофе давно была поделена между сестрами. Квартиру Гриша снимал собственную, а на наследство можно было не рассчитывать. После дележки с матерью и сестрами тех крох, что не успел спустить его щедрый отец, как раз хватит на хороший ужин. Сочтя на этом горестном размышлении сыновний долг исполненным, Гриша хотел было поднять вторую рюмку в память отца, но как-то передумал. Ни к чему за ланчем грустные мысли.