16
Аполлон Григорьевич любого мог задавить авторитетом, опытом и статистической достоверностью. Только с одним человеком он не мог справиться. Человек этот был столь упрям и несговорчив, что не соглашался верить предположениям, даже самым надежным, а требовал непременно фактов. Да таких, что можно потрогать руками. Эта вредная и беспокойная личность поселилась в нем так давно, что он смирился, лишний раз стараясь ее не дразнить. Хоть он знал заранее, что прав и проверять не имеет смысла, все равно шел на поводу у собственной слабости. И заставлял покоряться ей других.
Поманив Ванзарова, который занимался какой-то ерундой, он предложил спуститься в швейцарскую и убедиться, что ключ подходит к двери. Не встретив большого желания, он стал убеждать, что в такой важнейшей улике нельзя ошибиться. А вдруг ключ не тот? Тогда рушится стройная система доказательств. И не надо ссылаться на опыт. Мало ли что, даже гений может ошибиться. Оттого, что ключ новый, не значит, что он подходит к двери именно этого дома. Зная, что в такие моменты убеждать Лебедева бесполезно, Ванзаров предпочел согласиться.
Они вышли из кабинета, не беспокоя пристава, занятого составлением протокола, для чего тяжелая полковничья рука приспособлена была неважно. Каренин проводил их долгим взглядом, не понимая, куда это господа решили улизнуть с таким выражением на лицах, словно приближаются к важнейшей разгадке. Тревога, горячившая его сердце, разгоралась все сильней.
В швейцарской было темно и душно. Василий Лукич сидел на топчане, покрытом старым ковром, и вел долгую и обстоятельную беседу, конца которой не было видно. Он рассказывал свою жизнь тем, кого когда-то знал и кого уже давно нет, а он вот все живет и живет, и теперь должен давать отчет. Он жаловался, что набежало народу столько, что и дома уже мало, рассказывал, как ему тут одиноко, сами господа уехали на дачу, а старика тут оставили. О многом он говорил. С ними было хорошо поговорить. Они приходили и уходили, сменяя друг друга. Разные были лица, многих на своем веку повидал. Когда же заметил важных господ, занявших собой почти всю каморку, он обрадовался, решив, что это за ним послано, пришел, значит, его час. Оба такие важные, все в черном, как есть за ним. Ну, вот и дождался. Василий Лукич уже собрался прочесть молитву на дальнюю дорожку, когда разобрал, о чем его спрашивают.
– Какой ключ? – спросил он растерянно. Неужели и там с него ключи будут требовать? Там свои ключники имеются. Не могут же его на их место определить. Нет у него таких заслуг, грешен и недостоин.
– Где ключ от входной двери? – проговорил Ванзаров как можно мягче.
Василий Лукич разобрал, что маленько поспешил и это всего лишь посторонние незнакомцы. И как в дом пробрались?
– А вы кто такие будете? – спросил он, все-таки швейцару не пристало чужим без спросу ключи выдавать.
– За твоей душой посланы, старик! – прогрохотал Лебедев страшным образом. – Не ответишь всю правду, сволочем в геенну огненную! Отвечай, где ключ!
– Аполлон Григорьевич, вы бы полегче, – попросил Ванзаров. – Так где же ключ?
Василий Лукич кивнул на облезлый шкафчик.
– Вон висит, куда ему деться.
Почерневший от долгого употребления ключ Лебедев приложил к тому, что нашелся в мешочке балерины. Зубчики пришлись один в один. Криминалист был счастлив. И вредная личность внутри него совершенно успокоилась.
– Торжествуйте, коллега. Ключик к преступлению найден, да! – заявил он.
Ванзаров предоставил ему еще один, пользованный до черного налета.
– Сравните заодно и этот.
– Где нашли? – Аполлон Григорьевич собрался проверить зубчики лучшим из инструментов: своим глазомером.
– В кармане пиджака убитого Каренина. Там еще один был, но мне этот приглянулся.
– Ну, конечно. Зачем ждать эксперта, мы сами полезем в карманы жертвы, – приговаривал Лебедев, сощуривая глаза поочередно. – А я понять не могу: как это почтенный старик в дом пробрался. Неужто по водосточной трубе залез? Оказывается, все просто: мой юный друг запросто утащил улику… Забирайте, не хочу ее видеть. И так все ясно.
Глазомер указал без сомнений: все три ключа подходят к одному замку.
Ванзаров нагнулся к старику, чтобы тот лучше слышал.
– Вчера вечером кто в дом приходил?
– А никого и не было, один я тут сидел. Все уехали, меня оставили, – ответил Василий Лукич и добавил: – Спать лег. А когда утром Сергей Алексеевич прибыли с супругой, им открыл, как полагается. А чужих не было. Все тихо и спокойно, слава богу! Мы свою службу знаем, которой год в швейцарах.
Лебедев стал делать нетерпеливые знаки, дескать, и так все ясно, делать тут нечего. Возражать Ванзаров не стал. Они вышли в прихожую как раз вовремя, чтобы увидеть спину Надежды Васильевны, скрывающейся за парадной дверью. Дама была столь возбуждена, что сама несла портплед и шляпную коробку. Стремительный отъезд не оставлял сомнений в ее душевном состоянии. Кажется, Каренину предстоят тяжелые времена.
– Вы-то что задумчивы, коллега! – спросил Аполлон Григорьевич, легонько ткнув Ванзарова локтем в бок. – Дело-то пустяковое.
– Не готов согласиться прямо сейчас, – ответил Ванзаров, подергивая ус.
– А не желаете провести эксперимент? – спросил Лебедев, изображая пальцами стреляющий револьвер.
– Хотите засадить в Каренина оставшиеся два патрона и посмотреть, что с ним будет?
– Интересная мысль, но результат мне известен. А вот есть другая цель: установить, насколько в швейцарской слышны выстрелы. Сделаем так. Я сейчас пристава попрошу пальнуть раза два-три из его табельного оружия, а мы с вами в швейцарской и послушаем. Хозяин не будет против, ему не до того. Давайте, жутко интересно!
– Не вижу смысла. Если мы что-то услышим, это ничего не докажет. Швейцар спал, к тому же он туговат на ухо. Что с картиной?
– Наверняка скажу только после лаборатории, – ответил Лебедев. – Но думаю…
– Ее вырезали ножом для бумаг. Так?
Лебедев изобразил нечто вроде взмаха платком.
– Аполлон Григорьевич, вы случайно не забыли сообщить мне какую-нибудь несущественную мелочь?
Криминалист изобразил глубокое изумление и полную невинность.
– Ну, если желаете испортить уже раскрытое дело, – сказал он. – Тогда должен сообщить: между смертью балерины и пожилого господина прошло не меньше трех часов.
– Балерина Остожская убита около десяти вечера, – начал Ванзаров.
Лебедев подтвердил этот факт, хотя сделал это без всякого энтузиазма.
– В таком случае старый Каренин был убит глубоко за полночь?
– Или немного позже, – согласился Аполлон Григорьевич.
– А вы молчали? – спросил Ванзаров столь вежливо, что криминалист окончательно погрустнел.