– Я ее так оснащу, что сам Иисус Христос до нее
дотронуться не сможет.
– Шлюпка возвращается, – сказал Антонио.
– Возьму с собой Ару и все, что требуется, и сразу к
шхуне, – сказал Вилли.
– Смотри только не подорвись сам.
– А ты не думай, о чем не надо, – сказал
Вилли. – Ступай, Том, отдохни пока. Тебе ведь всю ночь не спать.
– И тебе тоже.
– Ну, это дудки. Если я тебе понадоблюсь, меня
разбудят.
– Я становлюсь на вахту, – сказал Томас Хадсон
помощнику. – Когда начнется прилив?
– Он уже начался, но сильный восточный ветер гонит воду
из бухты течению наперерез.
– Поставь Хиля к пятидесятимиллиметровкам, а Джорджа
отправь отдыхать. И все пусть отдыхают пока, до ночи.
– Может, выпьешь чего-нибудь, Том?
– Нет, не хочу. Что там у тебя сегодня на ужин?
– По куску вареной агухи с испанским соусом, рисом и
черными бобами. А вот фруктовых консервов у нас больше нет.
– Кажется, в том списке в Конфитесе значились фруктовые
консервы.
– Да, но они были вычеркнуты.
– И сушеных фруктов тоже нет?
– Только абрикосы.
– Замочи их с вечера сегодня, утром дашь людям к
завтраку.
– Генри не будет есть с утра сушеные фрукты.
– Ну, ему дашь попозже, когда у него аппетит
разыграется. Что, супа у нас еще много?
– Много.
– А со льдом как?
– На неделю должно хватить, если мы не изведем очень
много на Питерса. Почему ты не хочешь похоронить его в море, Том?
– Может, и похороним, – сказал Томас
Хадсон. – Он всегда говорил, что ему бы хотелось быть похороненным в море.
– Он много чего говорил.
– Да.
– Может, все-таки выпьешь чего-нибудь?
– Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Джину у
тебя не осталось?
– Твоя бутылка стоит в шкафчике.
– А кокосовая вода есть?
– Найдется.
– Смешай мне джину с кокосовой водой и выжми туда
лиман. Если у нас есть лимоны.
– Лимонов у нас много. Питерс где-то прятал бутылку
шотландского виски, я могу поискать. Может, ты бы охотнее выпил виски?
– Нет. Поищи и, если найдешь, запри в шкафчик. Еще
пригодится.
– Сейчас приготовлю питье и принесу тебе.
– Спасибо. Авось нам повезет и они решатся выйти
сегодня.
– Не думаю, чтобы решились. Я, как видишь, одной школы
с Вилли. Но все может быть.
– Мы для них большой соблазн. Им необходимо
какое-нибудь судно.
– Да, Том. Но не дураки же они. Ты бы не мог забираться
в их мысли, будь они дураками.
– Ладно. Готовь питье. – Томас Хадсон уже наводил
большой бинокль на ближние острова. – Попытаюсь забраться в их мысли еще
раз.
Но эта попытка ни к чему не привела. Даже собственные мысли
тяжело ворочались у него в голове. Он стал просто смотреть в бинокль. Вот
шлюпка заходит за стрелку острова – Ару на корме еще видно, а Вилли уже скрылся
с глаз. Вот стая бекасов снялась наконец с отмели и полетела на запад. В полном
одиночестве он потягивал из стакана, который ему принес Антонио.
Он думал о том, что обещал себе в этот рейс совсем не пить,
даже чего-нибудь прохладного на ночь, чтобы все мысли были только о работе, и
ни о чем больше. Он думал о том, что намерен был изнурять себя до того, чтобы
засыпать мертвым сном, едва добравшись до койки. Но он не оправдывался перед
собой за этот стакан и за нарушенное обещание.
И я изнурял себя, думал он. Изнурял без поблажек. И один раз
могу разрешить себе выпить и подумать о чем-нибудь еще, кроме тех, кого мы тут
поджидаем. Появятся они этой ночью – у нас все готово для встречи с ними. Не
появятся – я сам пойду их искать поутру, как только течением снимет нас с мели.
И он маленькими глотками потягивал холодное, чистое на вкус
питье и оглядывал ломаный контур цепи островков впереди, круто загибавшийся к
западу. Алкоголь, как всегда, распахнул его память, которую он теперь старался
держать наглухо запертой, и, глядя на острова, он вспомнил те дни, когда
выходил на ловлю тарпона с Томом-младшим, тогда совсем еще мальчуганом. Только
там острова были не такие и протоки гораздо шире.
Фламинго там не встречались никогда, по вообще птицы были
почти те же самые, кроме разве золотистой ржанки. Иногда, правда, попадались
целые стаи ржанок серого цвета, но в другое время их черные крылья отливали
золотом, и он вспомнил, с какой гордостью Том-младший принес домой первую
птицу, подстреленную им из его первой одностволки. Как он гладил ее пухлую
белую грудку и проводил рукой по красивым черным отметинам под крыльями, а
ночью Томас Хадсон вошел к нему в комнату и увидел, что он спит, крепко прижав
птицу к груди. Он тогда осторожно высвободил тело птицы, стараясь не разбудить
мальчика. Но мальчик не проснулся. Он только сцепил руки вместе и перевернулся
на спину.
А Томас Хадсон унес ржанку в кухню, чтобы положить на лед, и
у него было такое чувство, будто он во сне ограбил мальчика. Но он тщательно
расправил крылышки птицы и положил ее на одну из решетчатых полочек ледника. На
следующий день он маслом написал золотистую ржанку для Тома-младшего, и мальчик
увез потом картину с собой в школу. Птица была написана на фоне песчаного
берега и кокосовых пальм, и он постарался передат?? на полотне ее быстроту и
стремительность.
Потом ему вспомнилось одно утро – они с Томом-младшим жили
тогда в летнем туристском лагере. Он проснулся рано, а Том еще спал. Он лежал
на спине, скрестив руки, и похож был на надгробное изваяние юного рыцаря. Так
он его тогда и нарисовал, взяв за образец надгробие, виденное когда-то в
Солсберийском соборе. Он хотел позднее написать по этому рисунку картину, но из
суеверия не написал. Не очень-то это помогло, подумал он.
Он поднял глаза на солнце, которое уже клонилось к западу, и
в его лучах увидел Тома на «спитфайре». Самолет был совсем крошечным в вышине и
сверкал, точно осколок разбитого зеркала. Ему нравилось летать, сказал он себе.
А ведь ты правильно рассудил, когда зарекся пить в этом рейсе.
Но обернутый бумагой стакан был еще более чем наполовину
полон, и даже лед не растаял в нем.