Андрей глянул налево, где проулок сворачивал обратно в сторону Каньон-роуд.
— Он мог вернуться назад, в толпу, — высказался Яков.
— Мог. Но у него кровища хлещет. Значит, он должен опасаться, что заметят, что поднимется шумиха и этим он себя выдаст. Будет он так рисковать? Или попытается отсидеться где-нибудь?
Рассуждая, Андрей вглядывался в правую сторону переулка, уводящую от Каньон-роуд. Туда следов вело меньше.
— Вы давайте налево, проверьте в толпе, — велел он Михаилу с Яковом. — А я туда.
* * *
Шагнув в открытую калитку, Каган оглядел палисадник перед домом. Сквозь густеющую пелену снега угадывались очертания скамьи и вечнозеленого кустарника справа. Слева тянулись к небу два голых дерева, из-за белизны стволов почти не различимые в снегопаде. Каган снова попытался разглядеть, что делается за большим окном, однако движения в доме по-прежнему не наблюдалось — только отблески огня в камине.
Перед глазами вдруг тоже все заплясало, под стать угадывающимся за стеклом отблескам.
«Это снег застит глаза», — подумал Каган.
Ноги заледенели, грудь под полурасстегнутой курткой тоже.
«Скорее», — велел он себе, оборачиваясь, чтобы закрыть калитку и задвинуть обратно щеколду, превозмогая острую боль в раненой руке. Когда он снова перевел взгляд на дом, в глазах опять начало двоиться.
Младенец под курткой шевельнулся. Понимая, что нужно укрыться как можно скорее, Каган сделал шаг. Потом другой. Снег повалил быстрее, вселяя надежду, что следы скоро заметет.
«Может, и удастся мой фокус». Однако Каган слишком хорошо представлял, что чувствует сейчас человек, с которым он секунду назад говорил по рации. Которого заставил поверить, будто они с ним друзья. Который — даже если сегодня не получится — будет преследовать его, пока не настигнет.
Каган подошел ближе к дому, но тут слева от входной двери возникло нечто, заставившее его всерьез испугаться за адекватность своего восприятия.
Там стоял комнатный цветок. Густая корона темно-зеленых листьев, выделяющаяся на белом снегу, — поэтому Каган зацепился взглядом. Но это ведь невозможно? Какое комнатное растение выживет под такими снегопадами? Мало того, он еще и цвел — полдюжины крупных розеток, белоснежных, сливающихся с летящим снегом, как стволы растущих во дворе осин.
И все-таки цветок стоял.
«Цветы зимой? У меня глюки, — решил Каган. — Снежный мираж какой-то. Или это от потери крови».
Спотыкаясь, он побрел по полузаметенным следам, уводящим вбок от входа. «Шагай, — заставлял он себя. — Уже почти пришел. Заберешься в сарай или в гараж, там можно будет отдышаться. Передохнуть. Перевязать рану».
Он переставлял ноги. Шаг. Другой.
«Может, там найдется брезент или старое одеяло, заползу под него, — надеялся он. — Согреюсь. Оба согреемся», — пообещал он мысленно младенцу. Каган чувствовал за него ответственность, какую ему никогда и ни за кого в жизни испытывать не доводилось. «Может, смогу завернуть тебя во что-нибудь и спрятать в укромном уголке. Тогда появится шанс защитить нас обоих».
«Только, пожалуйста, — взмолился он про себя, — не вздумай плакать. Ты наверняка голодный. Я попробую найти, чем тебя накормить. Не знаю еще что, но я постараюсь обязательно. Только не заплачь. Ты держишься молодцом. Умница! Одна только маленькая просьба, ради бога, не заплачь».
Каган встряхнулся, смахивая заодно снег с макушки. Сбоку тянулась стена дома. Сюда не доходил свет от гирлянды над входом и от кухонного окна, поэтому Каган постоял, давая теряющим остроту глазам привыкнуть к полумраку. В шелесте летящего снега все казалось ближе, как будто мир вокруг Кагана сжимался плотнее.
И вдруг иллюзию развеяло неожиданное стремительное движение. На Кагана кто-то замахивался — тут он окончательно понял, что шоковое состояние от кровопотери дает о себе знать и зрение его подводит. На него шел мальчик лет двенадцати с бейсбольной битой наперевес — уже занес, чтобы ударить, и Кагана поразила недетская решимость на лице ребенка. Однако удивлялся он буквально мгновение.
В глазах раздвоилось. Колени задрожали.
Каган рухнул в снег, и ударить мальчик не успел. Теряя сознание, чувствуя, как закатываются глаза, он постарался хотя бы упасть на бок, чтобы не придавить младенца.
«Не заплачь, — взмолился он мысленно. — Что хочешь, только не заплачь».
И все-таки младенец заревел. Громко, надрывно, испугавшись во время падения. Несмолкаемый рев, стихавший лишь на секунду, когда малыш судорожно глотал воздух, а потом снова набиравший силу — беспомощный рев, в котором слились страх, боль, голод и отчаяние, воплощение всех страданий и скорби человеческой.
* * *
— Пол, зачем ты звонишь? Это слишком рискованно. Мы ведь держим связь через тайник. Что-то срочное?
— Выведите меня. Вы не предупреждали, что будет настолько долго. Сегодня…
— Тебя почти не слышно.
— Сегодня, чтобы проверить мою надежность, они меня заставили…
— Не слышу! Отключайся. Ты ставишь под угрозу всю операцию.
— Если вы меня не вытащите, я сам уйду.
— Нет. Они заподозрят. Мы тогда вообще больше никого не сможем внедрить. Дай нам время, мы придумаем тебе благовидный предлог для исчезновения.
— Только быстрее.
— Насколько возможно. Разузнай как можно больше. Есть сведения, что через джерсийские доки собираются переправлять контрабандой груз пластита. Это территория Маленькой Одессы. Если ввозят «семтекс», без русских не обойдется.
— Главное — заберите меня. Ради бога, заберите!
Часть 2
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ РОЗА
«Тихая ночь, святая ночь…» — едва слышно пел хор. Каган в полузабытьи не сразу осознал, что это играет приемник или CD-плеер, но в другом помещении, а сам он лежит на полу.
Над ним склонились женщина и тот самый мальчишка, который чуть не двинул ему бейсбольной битой. Яркий свет лампы резал глаза. Оглядываясь в панике, Каган уловил тусклый блеск хромированной стали. Плита. Холодильник.
«Я в кухне», — догадался он. Попробовал подняться, но сил не хватило, и Каган опустился обратно на кирпичный пол.
— Вы ранены, — подала голос женщина. — Не шевелитесь.
— Младенец? — в тревоге пробормотал Каган.
Даже в полузабытьи его насторожило собственное произношение. Почти год он говорил в основном по-русски, и теперь в английском появился акцент. Как бы окончательно не напугать этим хозяйку дома.
— Тут. У меня на руках, — ответила она.
Младенец был по-прежнему завернут в синее одеяльце. Пелена перед глазами у Кагана слегка рассеялась, и он увидел, что хозяйка прижимает малыша к груди, будто оберегая.