Старик заклинил румпель, подвязал парус и
достал из-под кормы дубинку. Это была отпиленная часть сломанного весла длиной
около двух с половиной футов. Он мог ухватить ее как следует только одной
рукой, там, где была рукоятка, и он крепко взял ее в правую руку и помотал
кистью, ожидая, когда подойдут акулы. Их было две, и обе они были galanos.
«Мне надо дождаться, пока первая крепко
уцепится за рыбу, – подумал он, – тогда я ударю ее по кончику носа или прямо по
черепу».
Обе акулы подплыли вместе, и когда та, что
была поближе, разинула пасть и вонзила зубы в серебристый бок рыбы, старик
высоко поднял дубинку и тяжело опустил ее на плоскую голову акулы. Рука его
почувствовала упругую твердость, но она почувствовала и непроницаемую крепость
кости, и старик снова с силой ударил акулу по кончику носа. Акула соскользнула
в воду.
Другая акула уже успела поживиться и отплыть,
а теперь опять подплыла с широко разинутой пастью. Перед тем как она, кинувшись
на рыбу, вцепилась в нее, старик увидел белые лоскутья мяса, приставшие к ее
челюстям. Старик размахнулся, но попал только по голове, и акула, взглянув на
него, вырвала из рыбы кусок мяса. Когда она отвалилась, чтобы проглотить этот
кусок, старик ударил ее снова, но удар опять пришелся по твердой, упругой
поверхности ее головы.
– Ну-ка, подойди поближе, galano, – сказал
старик. – Подойди еще разок!
Акула стремглав кинулась на рыбу, и старик
ударил ее в то мгновенье, когда она защелкнула пасть. Он ударил ее изо всех
сил, подняв как можно выше свою дубинку. На этот раз он попал в кость у
основания черепа и ударил снова по тому же самому месту. Акула вяло оторвала от
рыбы кусок мяса и соскользнула в воду.
Старик ждал, не появятся ли акулы снова, но их
больше не было видно. Потом он заметил, как одна из них кружит возле лодки.
Плавник другой акулы исчез вовсе.
«Я и не рассчитывал, что могу их убить, –
подумал старик. – Раньше бы мог. Однако я их сильно покалечил обеих, и они вряд
ли так уж хорошо себя чувствуют. Если бы я мог ухватить дубинку обеими руками,
я убил бы первую наверняка. Даже и теперь, в мои годы».
Ему не хотелось смотреть на рыбу. Он знал, что
половины ее не стало. Пока он воевал с акулами, солнце совсем зашло.
– Скоро стемнеет, – сказал он. – Тогда я,
наверно, увижу зарево от огней Гаваны. Если я отклонился слишком далеко на
восток, я увижу огни одного из новых курортов.
«Я не могу быть очень далеко от берега, –
подумал старик. – Надеюсь, что они там зря не волнуются. Волноваться, впрочем,
может только мальчик. Но он-то во мне не сомневается! Рыбаки постарше – те,
наверно, тревожатся. Да и молодые тоже, – думал он. – Я ведь живу среди хороших
людей».
Он не мог больше разговаривать с рыбой: уж
очень она была изуродована. Но вдруг ему пришла в голову новая мысль.
– Полрыбы! – позвал он ее. – Бывшая рыба! Мне
жалко, что я ушел так далеко в море. Я погубил нас обоих. Но мы с тобой
уничтожили много акул и покалечили еще больше. Тебе немало, верно, пришлось
убить их на своем веку, старая рыба? Ведь не зря у тебя из головы торчит твой
меч.
Ему нравилось думать о рыбе и о том, что она
могла бы сделать с акулой, если бы свободно плыла по морю.
«Надо было мне отрубить ее меч, чтобы
сражаться им с акулами», – думал он. Но у него не было топора, а теперь уже не
было и ножа.
«Но если бы у меня был ее меч, я мог бы
привязать его к рукоятке весла – замечательное было бы оружие! Вот тогда бы мы
с ней и в самом деле сражались бок о бок! А что ты теперь станешь делать, если
они придут ночью? Что ты можешь сделать?»
– Драться, – сказал он, – драться, пока не
умру.
Но в темноте не было видно ни огней, ни зарева
– были только ветер да надутый им парус, и ему вдруг показалось, что он уже
умер. Он сложил руки вместе и почувствовал свои ладони. Они не были мертвы, и
он мог вызвать боль, а значит, и жизнь, просто сжимая и разжимая их. Он
прислонился к корме и понял, что жив. Об этом ему сказали его плечи.
«Мне надо прочесть все те молитвы, которые я
обещался прочесть, если поймаю рыбу, – подумал он. – Но сейчас я слишком устал.
Возьму-ка я лучше мешок и прикрою плечи».
Лежа на корме, он правил лодкой и ждал, когда
покажется в небе зарево от огней Гаваны. «У меня осталась от нее половина, –
думал он. – Может быть, мне посчастливится, и я довезу до дому хоть ее переднюю
часть. Должно же мне наконец повезти!.. Нет, – сказал он себе. – Ты надругался
над собственной удачей, когда зашел так далеко в море».
«Не болтай глупостей, старик! – прервал он
себя. – Не спи и следи за рулем. Тебе еще может привалить счастье».
– Хотел бы я купить себе немножко счастья,
если его где-нибудь продают, – сказал старик.
"А на что ты его купишь? – спросил он
себя. – Разве его купишь на потерянный гарпун, сломанный нож и покалеченные
руки?
Почем знать! Ты ведь хотел купить счастье за
восемьдесят четыре дня, которые ты провел в море. И, между прочим, тебе его
чуть было не продали…
Не нужно думать о всякой ерунде. Счастье
приходит к человеку во всяком виде, разве его узнаешь? Я бы, положим, взял
немножко счастья в каком угодно виде и заплатил за него все, что спросят. Хотел
бы я увидеть зарево Гаваны, – подумал он. – Ты слишком много хочешь сразу,
старик. Но сейчас я хочу увидеть огни Гаваны – и ничего больше".
Он попробовал примоститься у руля поудобнее и
по тому, как усилилась боль, понял, что он и в самом деле не умер.
Он увидел зарево городских огней около десяти
часов вечера. Вначале оно казалось только бледным сиянием в небе, какое бывает
перед восходом луны. Потом огни стали явственно видны за полосой океана, по
которому крепчавший ветер гнал высокую волну. Он правил на эти огни и думал,
что скоро, теперь уже совсем скоро войдет он в Гольфстрим.
«Ну, вот и все, – думал он. – Конечно, они
нападут на меня снова. Но что может сделать с ними человек в темноте голыми
руками?»
Все его тело ломило и саднило, а ночной холод
усиливал боль его ран и натруженных рук и ног. «Надеюсь, мне не нужно будет
больше сражаться, – подумал он. – Только бы мне больше не сражаться!»