Теперь мрачная суматоха внизу больше не удивляла Фабеля.
– Ах ты, черт! Грядет полномасштабная война, – сказал он Вернеру Мейеру.
– К ней-то они и готовятся, – подхватила разговор Мария Клее, подходя с чашкой кофе в руке. – Может, тоже кофейку для бодрости, шеф?
Фабель отрицательно мотнул головой.
– И чего они тормошатся! – насмешливо сказал Вернер Мейер. – Зачем мешать одним ублюдкам убивать других ублюдков? Переколошматят друг друга – нам только экономия времени и сил.
– Сходись эти скоты в чистом поле, я бы это только приветствовал, – сказал Фабель, возвращая Вернеру Мейеру газету. – Пусть бы сами снижали свое поголовье. Но пальба в городе – это всегда случайные жертвы. Или как минимум паника и страх среди населения.
– Прохожих, конечно, жалко. А по бандитам я ни слезинки не пролью.
– Ладно, я к себе, – сказал Фабель. – Есть у вас двоих минутка времени?
В кабинете Фабель спросил Марию и Вернера:
– Ну как, что нарыли про вчерашнюю жертву?
– Увы, ничего нового, – ответила Мария. – Я проверила полицейские архивы по полной программе – и гамбургский, и общегерманский. У нее, похоже, не было криминального прошлого – отпечатки пальцев отсутствуют. Насчет пулевого ранения тоже дохлый номер. Не удается связать эту Моник с какой-либо гамбургской перестрелкой в последние пятнадцать лет.
– Значит, расширьте поиск.
– Уже занимаюсь, шеф.
– Анна и Пауль руководят наблюдением за Клугманном, – сказал Вернер Мейер. – От нас он направился прямо к себе домой и никуда пока не выходил. Последнее сообщение: занавески задернуты, никаких признаков жизни в квартире.
– А что с соседями по дому, в котором была убита Моник? Ничего интересного больше не рассказали? Никто не упоминал старика со славянской внешностью?
– Извините, о каком старике речь? – спросила Мария.
– Йен обратил внимание на старика славянского вида в толпе зевак на месте преступления, – пояснил Вернер Мейер.
– Такой плотный коротышка лет шестидесяти или семидесяти… очень похожий на иностранца?
Вернер Мейер и Фабель удивленно уставились на Марию.
– Он тоже бросился тебе в глаза?
– Не забывайте, что я приехала туда за пятнадцать минут до вас. Там уже стояла небольшая толпа зевак, а старик был метрах в ста от нее – шел со стороны Санкт-Паули. Он действительно какой-то особенный. Я бы сказала, похож на Хручова. Помните, был такой советский президент в шестидесятые годы, который с Кеннеди поцапался из-за Кубы?
– Его звали Хрущев, – поправил Фабель. – Чтоб очень похож – не знаю. Занятно, что и ты его заметила.
– Жаль, что я не занялась им всерьез. Хотя, собственно, причины никакой не было. Он ведь не пытался скрыться. А вы, шеф, подозреваете, что он убийца?
– Нет… – Фабель задумчиво нахмурился. – Хотя чем черт не шутит… Очень уж этот старик… странный. Может, это полнейшая чепуха и к делу не имеет отношения, но старик явно не местный, не с этой улицы, а ты видела, как он подходил к дому, где было совершено преступление. В пять утра случайных прохожих не так-то много.
– Хорошо, я лично расспрошу соседей, – сказал Вернер Мейер.
– Ты вот что еще сделай. Разузнай, не видел ли кто из соседей перед убийством поблизости полицейского. Только, ради всего святого, аккуратно, обиняками… Не дай Бог кто вообразит, что мы подозреваем одного из своих!
– Не стоит зацикливаться на том, что он был в полицейской форме, – сказала Мария. – Возможно, он просто показывает удостоверение уголовного розыска или полицейскую бляху.
– Верно, – кивнул Фабель. – На самом деле мы даже не уверены в том, что он выдает себя за представителя закона. Это гипотеза. Но форма давала бы ему такой козырь, что этот вариант нужно отработать до упора.
После ухода Вернера Мейера и Марии Клее Фабель попытался дозвониться до Махмуда. Назревала настоящая война между бандами, и Махмуд, выполняя его поручение, мог ненароком угодить на передовую.
В трубке звучали длинные гудки. Затем включилась служба приема сообщений.
– Это Йен. Обязательно позвоните мне. И забудьте про то, о чем мы говорили, просьба отменяется, – сказал Фабель и повесил трубку.
Четверг, 5 июня, 10.00. Куксхавенская городская больница
То, как полицейская форма сидела на Максе Зюльберге, было совершенным безобразием. Впрочем, все двадцать пять лет, что он служил в нижнесаксонской полиции – преимущественно в Куксхавене, мундир всегда сидел на нем как-то не так. Сперва Зюльберг был тощим перхастым юношей – и мундир висел на нем как на вешалке; потом как-то сразу, без промежуточной стадии, превратился в жирного перхастого немолодого пузана – и в форме казался еще более бесформенным, чем в штатском платье. Сегодня горчично-желтая сорочка с короткими рукавами почти лопалась на его талии, а на груди и спине висела складками. Словом, Зюльберг в качестве мальчика для битья мог бы служить находкой для любого начальника. Однако две звездочки на погонах подсказывали, что Макс принадлежал не к получателям начальственных разносов, а к их производителям.
Впрочем, у этого лысеющего коротышки было приветливое лицо, в любой момент готовое расплыться в улыбке. В Куксхавене и окрестностях его добродушная физиономия была знакома многим.
Сейчас Максу Зюльбергу улыбаться не хотелось. Рядом с ним, такой же неестественно белый в слепящем свете мертвецкой, стоял доктор Франц Штерн – худощавый красавец с густой гривой черных волос. Перед ними на стальном столе лежало искалеченное тело Петры Хайне, девятнадцатилетней студентки из городка Хеммор. Макс Зюльберг, полицейский со стажем, даже в спокойном Куксхавене за четверть века навидался насилия и смерти. Но сердце у него не зачерствело: когда он увидел эту девушку, только на год старше его дочери, первым движением его души было сказать ей что-либо успокаивающее, подложить под голову подушку – ведь неловко так лежать на холодном металлическом столе… Потом он засопел и нахмурился.
– Какая глупая смерть, – сказал он со вздохом. – Совсем еще девочка…
Штерн неопределенно хмыкнул.
– Хотел бы я знать, что эта «совсем еще девочка» делала поздно вечером посреди шоссе так далеко от города.
– Можно только гадать. Подождем, конечно, результатов вскрытия, но мне кажется, тут всему виной наркотик. Водитель грузовика говорит, она была как обкуренная – ничего вокруг себя не видела. Появилась из темноты так внезапно, что он ничего не мог сделать. Ударил, конечно, по тормозам… Хоть водитель и понимает, что его вины тут никакой, однако мучается страшно. Бедняга…
– Родителям сообщали? – спросил Штерн.
– Да, уже едут. При ней не было ни сумки, ни рюкзака, ни удостоверения личности. Зато на руке – браслет с медицинской информацией на случай несчастья.