Зигзаг - читать онлайн книгу. Автор: Хосе Карлос Сомоса cтр.№ 15

Он быстро шагнул на подиум, закрыл экран, взял мел и, как и обещал, начал писать цифры в углу доски. И до конца лекции не говорил больше ни о чем, кроме сложных абстракций некоммутативной алгебры и фундаментальной топологии.

Давиду Бланесу было сорок три года, он был высокого роста и выглядел подтянутым и спортивным. В волосах виднелась седина, на лбу появились залысины, но и они казались интересными. Кроме того, Элиса обратила внимание и на другие подробности, незаметные на виденных ею раньше фотографиях: на особую привычку щуриться при пристальном взгляде, на изъеденные юношескими оспинами щеки, на крупный нос, казавшийся в профиль почти смешным… Бланес был в некотором роде привлекателен, но только «в некотором роде», как многие другие люди, не славящиеся своей внешностью. На нем была нелепая одежда десантника: камуфляжный жилет, шаровары и ботинки. Голос у него был мягкий, с хрипотцой, не соответствующий его комплекции, но в нем звучала какая-то сила, какое-то желание ошеломить. Может быть, решила Элиса, это его способ защиты.

То, что Элиса накануне рассказывала Мальдонадо, было абсолютно верно, и сейчас она в этом убедилась: у Бланеса действительно был «особый» характер, даже более особый, чем у других корифеев в этой сфере. Но, с другой стороны, ему пришлось столкнуться с большим непониманием и несправедливостью. Прежде всего он был испанцем, что для амбициозного физика (и она, и все другие слушатели курса прекрасно знали об этом) было любопытным исключением и серьезным недостатком даже не из-за какой-то дискриминации, а ввиду печального положения, в котором данная наука пребывала в Испании. Те немногие достижения, которыми отличились физики испанского происхождения, были сделаны за пределами их страны.

С другой стороны, Бланес достиг успеха. И это казалось еще менее простительным, чем его национальность.

Своим успехом он был обязан неким уравнениям, густо написанным на одной-единственной странице — наука состоит из таких вот подарков, кратких и вечных. Он написал их в 1987 году, когда работал в Цюрихе со своим учителем Альбертом Гроссманном и с коллегой Серджио Марини. Они были опубликованы в 1988 году в престижном немецком журнале «Анналы физики» (там же, где более восьмидесяти лет назад появилась статья Альберта Эйнштейна об относительности) и забросили автора на чуть ли не абсурдную вершину славы, подарив ему ту самую странную известность, которую в считанных случаях приобретают ученые. И это несмотря на то, что его статья, доказывавшая существование струн времени, была настолько сложной, что лишь немногие специалисты могли ее полностью понять, и на то, что, хотя его доказательства были непогрешимы с математической точки зрения, экспериментальные подтверждения могли быть получены только через десятки лет.

Так или иначе, европейские и американские физики с восторженным удивлением приветствовали его открытие, и этот восторг просочился в прессу. Поначалу испанские газеты не особо отреагировали на это событие (чаще всего попадались заголовки типа «Испанский физик открыл, почему время движется только в одном направлении» или «По словам испанского физика, время подобно секвойе»), и своей популярностью в Испании Бланес был обязан перекручиванию, которому подверглась эта новость в менее серьезных средствах массовой информации, прямо заявлявших: «Благодаря теории Давида Бланеса Испания заняла ведущее место в физике XX века», «Профессор Бланес говорит, что наука подтверждает возможность путешествий во времени», «Испания может стать первой страной в мире, где будет создана машина времени». Все это было неправдой, но публика восприняла это с энтузиазмом. На обложках нескольких журналов рядом с фотографиями оголенных девиц появилось имя Бланеса в связи с упоминаниями о тайнах времени. Одно издание эзотерического типа продало тысячи экземпляров тематического рождественского номера, на обложке которого было написано: «Путешествовал ли Иисус во времени?», а ниже, более мелкими буквами: «Теория Давида Бланеса вызывает недоумение в Ватикане».

В это время Бланеса уже не было в Европе, чтобы радоваться (или оскорбляться): он был практически «телепортирован» в США. Он читал лекции и работал в Калтехе, престижном Калифорнийском технологическом институте, и, как бы идя по стопам Эйнштейна, в институте фундаментальных исследований в Принстоне, где такие мыслители, как он, могли прогуливаться по тихим паркам и имели время на раздумья и бумагу и карандаш для записей. Но в 1993 году, когда американский конгресс проголосовал против продолжения строительства в Ваксахачи (штат Техас) сверхпроводникового суперколлайдера, который мог бы стать самым большим и мощным ускорителем частиц в мире, роман Бланеса и США вдруг закончился по бесповоротному решению первого. В предшествовавшие его возвращению в Европу дни в прессу просочились его заявления, сделанные некоторым американским средствам массовой информации: «Правительство этой страны предпочитает тратить деньги на оружие, а не на научные исследования. США напоминает мне Испанию: это страна с очень талантливыми людьми, но с отвратительными политиками. Они не просто плохо выполняют свои обязанности, — подчеркнул он, — они отвратительны». Поскольку его критика уравнивала обе страны и их правительства, эти заявления не понравились никому и заинтересовали очень немногих.

Положив, таким образом, конец американскому периоду своей жизни, Бланес вернулся в Цюрих, где зажил тихо и одиноко (его единственными друзьями были Гроссманн и Марини, его единственными женщинами — мать и сестра; Элису такая монашеская жизнь восхищала), в то время как его теорию захлестнула волна долго назревавших реакций. Любопытно, что испанское научное сообщество было одним из тех, кто наиболее рьяно ее отвергал — в нескольких университетах зазвучали ученые голоса о том, что «теория секвойи», как ее в то время уже начали называть (потому что струны времени закручивались на световых частицах, подобно кольцам на стволах этих деревьев), была складной, но непродуктивной. Возможно, потому, что Бланес был из Мадрида, критические отзывы оттуда раздались не сразу, но, вероятно по той же причине, оказались самыми резкими: знаменитый преподаватель из Комплутенсе назвал его теорию «сказочным леденцом, не имеющим под собой абсолютно никакой реальной базы». За рубежом ему пришлось не лучше, хотя такие специалисты в теории струн, как Эдвард Виттен из Принстона и Камран Вафа из Гарварда продолжали утверждать, что речь может идти о научной революции, подобной перевороту, вызванному самой теорией струн. Стивен Хокинг, прикованный к инвалидной коляске в Кембридже, был одним из немногих, кто тихо высказался в поддержку Бланеса и способствовал распространению его идей. Когда его спрашивали об этом, известный физик отвечал своими обычными шуточками, озвученными монотонным и холодным синтезатором голоса: «Несмотря на то что многие стремятся срубить ее на корню, секвойя профессора Бланеса и дальше осеняет нас своей тенью».

Один только Бланес ничего не говорил. Его странное молчание длилось около десяти лет, в течение которых он руководил лабораторией, ранее возглавляемой уже вышедшим на пенсию Альбертом Гроссманном, его другом и наставником. Благодаря математической стройности и фантастическим возможностям, которые открывала «теория секвойи», она продолжала вызывать интерес у ученых, но доказать ее так и не смогли. Она перешла в состояние «поживем — увидим», в котором наука любит откладывать некоторые идеи в морозильную камеру истории. Бланес отказывался делать о ней какие-либо публичные заявления, и многие думали, что он стыдится своих ошибок. И вот в конце 2004 года появилось объявление о курсе лекций — первом, который Бланес собирался прочитать о своей «секвойе». Из всех стран он выбрал Испанию, из всех городов — Мадрид. Частный университет имени Алигьери взял на себя все расходы и согласился на странные требования ученого: курс должен проводиться в июле 2005 года, лекции будут читаться на испанском языке, и в нем будут участвовать двадцать слушателей, отобранных в строгой очередности по результатам прохождения международного экзамена по теории струн, некоммутативной геометрии и топологии. В принципе принимали только лиц с высшим образованием, но выпускники, получавшие диплом в этом году, могли участвовать в экзамене, предоставив письменную рекомендацию своих преподавателей теоретической физики. Таким образом, документы смогли подать такие студенты, как Элиса.