— Пойду посмотрю их, — сказал Пабло. — Я их очень люблю. Они
даже сзади красивее, чем вот такие люди, и ума у них больше. Ну, не скучайте, —
добавил он и ухмыльнулся. — Расскажи им про мост, Ingles, объясни, кто что
должен делать во время атаки. Растолкуй, как провести отступление. Куда ты их
поведешь, Ingles, после моста? Куда ты поведешь этих патриотов? Я об этом целый
день думал, пока пил.
— Ну, и что ты надумал? — спросил Агустин.
— Что надумал? — сказал Пабло и, не открывая рта, ощупал
десны языком. — Какое тебе дело, что я надумал?
— Говори, — сказал ему Агустин.
— Я много о чем думал, — сказал Пабло. Он закутался в
грязно-желтый плащ, оставив непокрытой свою круглую голову. — Много о чем.
— О чем же? — сказал Агустин. — О чем?
— Я думал о том, что все вы легковеры, — сказал Пабло. —
Идете на поводу у иностранца, который вас погубит, и у женщины, у которой мозги
под юбкой.
— Уходи! — крикнула на него Пилар. — Уходи! Чтобы твоего
поганого духу тут не было, кобылятник проклятый.
— Вот язык! — восхитился Агустин, но мысли его были заняты
другим. Он все еще не успокоился.
— Я иду, — сказал Пабло. — Но скоро вернусь. — Он приподнял
попону, закрывавшую вход в пещеру, и вышел. Потом крикнул снаружи: — А снег-то
все идет, Ingles.
Глава 17
Теперь в пещере стало тихо, было слышно только, как шипит
снег, падая сквозь отверстие в своде на горячие угли.
— Пилар, — сказал Фернандо. — Мяса там не осталось?
— А, отвяжись, — сказала женщина.
Но Мария взяла миску Фернандо, подошла с ней к котлу,
отставленному с огня, и ложкой зачерпнула жаркого. Потом оставила миску перед
Фернандо и погладила его по плечу, когда он нагнулся над столом. С минуту она
постояла около Фернандо, не снимая руки с его плеча. Но Фернандо даже не
взглянул на нее. Он был занят едой.
Агустин стоял около очага. Остальные сидели за столом. Пилар
села напротив Роберта Джордана.
— Ну, Ingles, — сказала она, — вот ты и увидел его во всей
красе.
— Что он теперь сделает? — спросил Роберт Джордан.
— Все, что угодно, может сделать. — Женщина опустила глаза.
— Все, что угодно. Он теперь на все способен.
— Где у вас пулемет? — спросил Роберт Джордан.
— Вон там, в углу, завернут в одеяло, — сказал Примитиво. —
Он тебе нужен?
— Пока нет, — сказал Роберт Джордан. — Я только хотел знать,
где он.
— Он здесь, — сказал Примитиво. — Я внес его сюда и завернул
в свое одеяло, чтобы механизм не заржавел. Диски вон в том мешке.
— На это он не пойдет, — сказала Пилар. — С maquina он
ничего не сделает.
— Ты же сама говоришь, что он способен на все.
— Да, — сказала она. — Но он не умеет обращаться с maquina.
Швырнуть бомбу — это он может. Это на него больше похоже.
— Дураки мы и слюнтяи, что его не убили, — сказал цыган. До
сих пор он не принимал участия в разговоре. — Надо было, Роберто, убить его
вчера вечером.
— Убей его, — сказала Пилар. Ее большое лицо потемнело и
осунулось. — Теперь я тоже за это.
— Я был против, — сказал Агустин. Он стоял возле очага, опустив
свои длинные руки, и его щеки, затененные ниже скул щетиной, в отблеске огня
казались ввалившимися. — Но теперь я тоже за это, — сказал Агустин. — Он
гнусный человек, и он нам всем хочет погибели.
— Пусть все скажут. — Голос у Пилар был усталый. — Ты,
Андрес?
— Matarlo[57], — кивнув головой, сказал старший из двух
братьев, тот, у которого темные волосы узким мысом росли на лбу.
— Эладио?
— Тоже, — сказал младший брат. — Он очень опасный человек. И
пользы от него мало.
— Примитиво?
— Тоже.
— Фернандо?
— А нельзя ли его арестовать? — спросил Фернандо.
— А кто будет стеречь арестованного? — сказал Примитиво. —
Для этого надо, по крайней мере, двух человек. И что с ним делать дальше?
— Продать фашистам, — сказал цыган.
— Еще чего не хватало, — сказал Агустин. — Не хватало нам
такой мерзости!
— Я только предлагаю, — сказал цыган Рафаэль. — По-моему,
фашисты с радостью за него уцепятся.
— Довольно, перестань, — сказал Агустин. — Мерзость какая!
— Уж не мерзостнее, чем сам Пабло, — оправдывался цыган.
— Одной мерзостью другую не оправдаешь, — сказал Агустин. —
Ну, все высказались. Остались только старик и Ingles.
— Они тут ни при чем, — сказала Пилар. — Он их вожаком не
был.
— Подождите, — сказал Фернандо. — Я еще не кончил.
— Ну, говори, — сказала Пилар. — Говори, пока он не
вернулся. Говори, пока он не швырнул сюда ручную гранату и мы не взлетели на
воздух вместе с динамитом и со всем, что тут есть.
— По-моему, Пилар, ты преувеличиваешь, — сказал Фернандо. —
Я не думаю, чтобы у него были такие намерения.
— Я тоже не думаю, — сказал Агустин. — Потому что тогда и
вино взлетит на воздух, а на вино его скоро опять потянет.
— А что, если его отдать Эль Сордо, а Эль Сордо пусть
продает его фашистам, — предложил Рафаэль. — Выколем ему глаза, тогда с ним
легко будет справиться.
— Замолчи, — сказала Пилар. — Когда я тебя слушаю, у меня
такое в душе подымается, — а всему виной твоя мерзость.
— Фашисты все равно гроша ломаного за него не дадут, —
сказал Примитиво. — Это уже другие пробовали, и ничего не выходило. Расстреляют
заодно и тебя, только и всего.
— А по-моему, за слепого сколько-нисколько, а дадут, —
сказал Рафаэль.
— Замолчи, — сказала Пилар. — И если ты хоть раз заикнешься
об этом, можешь убираться отсюда вместе с ним, с Пабло.
— А ведь сам Пабло выколол глаза раненому guardia civil, —
стоял на своем цыган. — Ты что, забыла?
— Перестань, — сказала ему Пилар. Ей было неприятно, что об
этом говорят при Роберте Джордане.
— Мне не дали договорить, — перебил их Фернандо.
— Говори, — ответила ему Пилар. — Говори, кончай.