— Их тут две, — сказал Роберт Джордан. — Вот эта СВР — Службы
военной разведки. А эта — Генерального штаба.
— Да, эту печать я знаю. Но здесь начальник я, и больше
никто, — угрюмо сказал человек с карабином. — Что у вас в мешках?
— Динамит, — с гордостью сказал старик. — Вчера ночью мы
перешли фронт и весь день тащим эти мешки в гору.
— Динамит мне пригодится, — сказал человек с карабином. Он
вернул бумажку Роберту Джордану и смерил его взглядом. — Да. Динамит мне
пригодится. Сколько вы мне тут принесли?
— Тебе мы ничего не принесли, — сказал Роберт Джордан ровным
голосом. — Этот динамит для другой цели. Как тебя зовут?
— А тебе что?
— Это Пабло, — сказал старик.
Человек с карабином угрюмо посмотрел на них обоих.
— Хорошо. Я о тебе слышал много хорошего, — сказал Роберт
Джордан.
— Что же ты обо мне слышал? — спросил Пабло.
— Я слышал, что ты отличный партизанский командир, что ты
верен Республике и доказываешь это на деле и что ты человек серьезный и
отважный. Генеральный штаб поручил мне передать тебе привет.
— Где же ты все это слышал? — спросил Пабло.
Роберт Джордан отметил про себя, что лесть на него не
подействовала.
— Об этом говорят от Буитраго до Эскуриала, — сказал он,
называя весь район по ту сторону фронта.
— Я не знаю никого ни в Буитраго, ни в Эскуриале, — сказал ему
Пабло.
— По ту сторону гор теперь много людей, которые раньше там
не жили. Ты откуда родом?
— Из Авилы. Что ты будешь делать с динамитом?
— Взорву мост.
— Какой мост?
— Это мое дело.
— Если он в этих краях, тогда это мое дело. Нельзя взрывать
мосты вблизи от тех мест, где живешь. Жить надо в одном месте, а действовать в
другом. Я свое дело знаю. Кто прожил этот год и остался цел, тот свое дело
знает.
— Это мое дело, — сказал Роберт Джордан. — Но мы можем
обсудить его вместе. Ты поможешь нам дотащить мешки?
— Нет, — сказал Пабло и мотнул головой.
Старик вдруг повернулся к нему и заговорил яростно и быстро
на диалекте, который Роберт Джордан понимал с трудом. Это было так, словно он
читал Кеведо. Ансельмо говорил на старом кастильском наречии, и смысл его слов
был приблизительно такой: «Ты животное? Да. Ты скотина? Да, и еще какая. Голова
у тебя есть на плечах? Нет. Не похоже. Люди пришли с делом первейшей важности,
а ты заботишься о том, как бы не тронули твое жилье, твоя лисья нора для тебя
важнее, чем нужды всех людей. Важнее, чем нужды твоего народа. Так, так и
перетак твоего отца. Так и перетак тебя самого. Бери мешок!»
Пабло опустил глаза.
— Каждый должен делать, что может, и делать так, чтоб это
было правильно, — сказал он. — Мой дом здесь, а действую я за Сеговией. Если ты
здесь устроишь переполох, нас выкурят из этих мест. Мы только потому и держимся
в этих местах, что ничего здесь не затеваем. Это правило лисицы.
— Да, — с горечью сказал Ансельмо. — Это правило лисицы, а
нам нужен волк.
— Скорей я волк, чем ты, — сказал Пабло, и Роберт Джордан
понял, что он понесет мешок.
— Хо! Хо! — Ансельмо поглядел на него. — Ты скорей волк, чем
я, а мне шестьдесят восемь лет.
Он сплюнул и покачал головой.
— Неужели тебе так много лет? — спросил Роберт Джордан,
видя, что все пока улаживается, и желая этому помочь.
— Шестьдесят восемь будет в июле.
— Если мы доживем до июля, — сказал Пабло. — Давай я помогу
тебе дотащить мешок, — сказал он Роберту Джордану. — Второй оставь старику. —
Он говорил теперь уже не угрюмо, но скорей печально. — У старика сил много.
— Я свой мешок понесу сам, — сказал Роберт Джордан.
— Нет, — сказал старик. — Дай этому силачу.
— Я понесу, — сказал Пабло, и печаль, которая теперь
слышалась в его голосе, заставила насторожиться Роберта Джордана. Он знал эту
печаль, и то, что он почувствовал ее в этом человеке, встревожило его.
— Тогда дай мне карабин, — сказал он, и когда Пабло протянул
ему карабин, он перекинул его за спину, и они двинулись вверх, старик и Пабло
впереди, он за ними, карабкаясь, подтягиваясь, цепляясь за выступы гранитной
скалы, и наконец, перебравшись через нее, они очутились на зеленой прогалине
среди леса.
Они пошли стороной, огибая этот зеленый лужок, и Роберт
Джордан, который теперь, без ноши, шагал легко, с удовольствием ощущая за
плечами прямизну карабина вместо изнурительной и неудобной тяжести рюкзака,
заметил, что трава местами выщипана и в земле остались ямки от кольев коновязи.
Дальше виднелась тропка, протоптанная там, где лошадей водили на водопой, и
кое-где лежали кучки свежего навоза. На ночь они пускают сюда лошадей пастись,
а днем держат в чаще, чтобы их не могли увидеть, подумал он. Любопытно, много
ли лошадей у этого Пабло.
Ему вспомнилось, что штаны у Пабло вытерты до блеска на
коленях и с внутренней стороны ляжек, он заметил это сразу, но как-то не придал
значения. Любопытно, есть ли у него сапоги, или он так и ездит в этих
альпаргатах, подумал Роберт Джордан. Наверно, у него полная экипировка есть. Но
мне не нравится в нем эта печаль, подумал он. Это нехорошая печаль. Так
печальны бывают люди перед тем, как дезертировать или изменить. Так печален
бывает тот, кто завтра станет предателем.
Заржала лошадь впереди, в чаще, куда солнце едва проникало
сквозь густые, почти сомкнутые верхушки сосен, и тогда между коричневыми
стволами он увидел огороженный веревкой загон. Лошади стояли, повернув головы в
сторону приближавшихся людей, а по эту сторону веревки, под деревом, лежали
кучей седла, прикрытые брезентом.
Когда они подошли совсем близко, старик и Пабло
остановились, и Роберт Джордан понял, что он должен повосхищаться лошадьми.
— Да, — сказал он. — Просто красавцы. — Он повернулся к
Пабло. — У тебя тут своя кавалерия.
В загоне было всего пять лошадей — три гнедых, одна буланая
и одна пегая. Роберт Джордан окинул взглядом их всех и затем стал
присматриваться к каждой в отдельности. Пабло и Ансельмо знали им цену, и Пабло
стоял рядом, гордый и уже не такой печальный, и любовно глядел на них, а у
старика был такой вид, словно это он преподнес Роберту Джордану неожиданный
сюрприз.
— Что, нравятся? — спросил он.
— Все — моя добыча, — сказал Пабло, и Роберту Джордану
приятно было, что в голосе у него звучит гордость.