— Что ж, она напугала нас обоих, — проговорил он.
Дэвид заглянул в комнату. На полу осталось несколько перьев, но и только. Никаких следов птицы или привидевшегося ему человечка. Дэвид подошел к окну. Сорока уселась на осыпающуюся стену углубленного сада. Казалось, она смотрит на них.
— Это просто сорока, — сказал отец. — Ее ты и видел.
Дэвид хотел поспорить, но понимал: отец назовет его дурачком, если он будет настаивать, что здесь был кто-то еще, гораздо больше и отвратительней сороки. Сороки не носят скрюченных шляп и не тянутся к плачущим младенцам. Дэвид видел и эти глаза, и сгорбленное тело, и длинные растопыренные пальцы.
Он снова посмотрел на углубленный сад. Сорока исчезла.
Отец выразительно вздохнул:
— Ты все еще не веришь, что это была сорока?
Он встал на колени и заглянул под кровать. Открыл гардероб и дверь в ванную. Даже проверил за книжными полками, хотя туда едва пролезала рука Дэвида.
— Видишь? — спросил отец. — Это была обыкновенная птица.
Но сам он видел, что ему не удалось убедить Дэвида, так что они вместе обыскали все комнаты на третьем этаже, а потом и остальные этажи, пока не выяснили окончательно, что в доме нет никого, кроме Дэвида, его отца, Розы и младенца. Тогда отец оставил Дэвида и снова уткнулся в газету. Вернувшись в свою комнату, Дэвид поднял книгу, валявшуюся на полу у окна. Это был один из сборников сказок Джонатана Талви, и он был открыт на сказке о Красной Шапочке. Здесь же была картинка с волком, нависшим над маленькой девочкой: с его когтей капала бабушкина кровь, а зубы оскалились, чтобы проглотить внучку. Кто-то — по-видимому, Джонатан — исчиркал фигуру волка черным карандашом, словно пытался защититься он него. Дэвид закрыл книгу и поставил на полку. Тут он заметил, какая тишина стоит в комнате. Не было слышно никакого шепота. Все книги затихли.
Допустим, сорока вытащила эту книгу, размышлял Дэвид. Но сорока не могла влететь в комнату через закрытое окно. Здесь был кто-то еще, несомненно. В старых сказках люди всегда превращаются или их превращают в животных и птиц. Разве не мог Скрюченный Человек обернуться сорокой, чтобы его не нашли?
Когда вечером Дэвид лежал в постели, на границе между явью и сном, из темноты углубленного сада донесся мамин голос, зовущий его по имени и умоляющий не забывать ее.
И Дэвид понял, что стремительно приближается время, когда ему придется войти туда и наконец взглянуть в лицо тому, что там таится.
VI
О ВОЙНЕ И ПУТИ МЕЖДУ МИРАМИ
На следующий день между Дэвидом и Розой произошла самая тяжелая стычка.
Она долго назревала. Роза кормила грудью Джорджи, и ей приходилось вставать среди ночи, чтобы позаботиться о малыше. Но даже после того, как его накормили, Джорджи продолжал метаться и кричать, и тут отец Дэвида мало чем мог помочь, даже когда был рядом. Это постоянно приводило к спорам с Розой. Все начиналось с мелочей — посуда, которую отец забывал убрать, или грязь, которую он принес в кухню на подошвах ботинок, — и быстро перерастало в крик, а заканчивалось слезами Розы и плачем вторящего матери Джорджи.
Дэвид считал, что отец выглядит старше и более усталым, чем прежде. Дэвид о нем беспокоился. Они больше не были так близки, как раньше. В то утро, утро большой стычки, Дэвид стоял в дверях ванной и смотрел, как отец бреется.
— Ты очень много работаешь, — сказал Дэвид.
— Наверное.
— Ты все время устаешь.
— Я устаю оттого, что вы с Розой не ладите.
— Прости, — сказал Дэвид.
— Гмм, — сказал отец.
Он закончил бриться, смыл пену с лица водой из раковины и вытерся розовым полотенцем.
— Я почти не вижу тебя, — сказал Дэвид. — Мне тебя не хватает.
Отец улыбнулся ему и нежно потрепал за ухо.
— Я понимаю, — сказал он. — Но мы все должны сейчас идти на жертвы, и множество мужчин и женщин жертвуют куда большим, чем ты и я. Они каждый день рискуют жизнью, и я обязан делать все возможное, чтобы помочь им. У меня очень важное дело — я помогаю выяснять, что замышляют немцы, что они знают о наших войсках. Это моя работа. Не забывай, как нам повезло, что мы здесь. В Лондоне куда тяжелее.
Накануне немцы сильно бомбили Лондон. Отец Дэвида сказал, что над островом Шеппи сражались около тысячи самолетов. Дэвид гадал, как теперь выглядит Лондон. Неужели там теперь сгоревшие дома и груды обломков вместо улицы? Остались ли голуби на Трафальгарской площади? Он решил, что остались. Голуби недостаточно сообразительны, чтобы перебраться куда-нибудь. Возможно, отец прав, и им действительно повезло, что они оттуда уехали, но все-таки жизнь в Лондоне представлялась Дэвиду увлекательной. Временами пугающей, но увлекательной.
— Когда-нибудь это кончится, и мы все сможем вернуться к нормальной жизни, — сказал отец.
— Когда? — спросил Дэвид.
Отец выглядел озадаченным.
— Я не знаю. Не очень скоро.
— Несколько месяцев?
— Дольше, я полагаю.
— Папа, мы победим?
— Мы держимся, Дэвид. Пока это лучшее, что мы можем сделать.
Дэвид ушел одеваться. Все вместе позавтракали, прежде чем отец ушел на работу, но с Розой они почти не разговаривали. Дэвид знал, что они опять поругались, так что после ухода отца решил держаться от Розы еще дальше, чем обычно. Он отправился к себе в комнату играть в солдатики, а потом лег почитать в тени за домом.
Там-то и нашла его Роза. Перед ним была раскрытая книга, но Дэвид думал о чем-то другом. Его взор был устремлен в дальний конец лужайки, где находился углубленный сад. Он не отводил глаз от отверстия в кладке, словно ожидал уловить внутри какое-то движение.
— Вот ты где, — сказала Роза.
Дэвид поднял на нее взгляд. Глаза слепило солнце, так что пришлось зажмуриться.
— Что тебе надо? — спросил он.
Он совсем не хотел, чтобы вышло вот так. Вопрос прозвучал дерзко и грубо, но он этого не хотел — во всяком случае, не более, чем всегда. Он собирался сказать что-то вроде «чем я могу помочь?», предварив это словами «да», «конечно» или «привет». Но когда он об этом подумал, было поздно.
Под глазами у Розы залегли темные круги. Кожа стала бледной, на лбу и на лице появилось больше морщин, чем прежде. Еще она поправилась, и Дэвид считал, что это из-за ребенка. Он спрашивал у отца, и отец велел ни единым словом не намекать об этом Розе, ни в коем случае. Он говорил очень серьезно. Он использовал слова «жизненно важно», чтобы подчеркнуть, насколько важно держать при себе подобные мнения.
Теперь Роза, еще сильнее растолстевшая, побледневшая и утомленная, стояла рядом с Дэвидом, и он видел, несмотря на бившее в глаза солнце, как она наливается гневом.