Белая дорога - читать онлайн книгу. Автор: Джон Коннолли cтр.№ 52

Лишь спустя без малого тридцать лет, 28 августа 2000 года, федеральный судья Майкл Телеска из Федерального окружного суда в Рочестере вынес решение о выплате компенсации в восемь миллионов долларов пятистам бывшим узникам Аттики и их родственникам за расправу, учиненную в тюрьме после бунта и погрома. На открытом судебном заседании с рассказами об учиненных зверствах выступило около двухсот истцов — в их числе и некий Чарльз Уильямс, избитый так, что пришлось ампутировать ногу. Имени Ангела среди претендентов на ту компенсацию не значилось: он был не из тех, кто верил в справедливость, исходящую из судебных инстанций. Так получилось, что во время отсидки в Аттике ему припаяли срок, и он еще четыре года досиживал на Рикерс-Айленде. В итоге на волю он вышел сломленный, павший духом, чуть ли не на грани самоубийства.

Как раз в ту пору, жаркой августовской ночью, он приметил открытое окошко квартиры в Верхнем Уэст-Сайде, куда и проник через пожарный выход. Квартира была полный отпад: квадратов четыреста, не меньше; паркет, персидские ковры, африканские статуэтки и прочие безделушки, со вкусом расставленные на столах и полках, плюс коллекция винила и компактов с акцентом на кантри — часом, не нью-йоркская берлога Чарли Прайда?

Ангел осмотрительно прошелся по всем комнатам: никого. Позднее оставалось лишь дивиться: и как он только проглядел того парня? Понятно, квартира была большущая, но ведь он успел обойти все ее закоулки; открывал шкафы, залезал даже под кровать (кстати, не нашел там ни пылинки). Но стоило ему с прихваченным теликом направиться к пожарному выходу, как сзади послышалось:

— Эй, я смотрю, взломщик из тебя никакой. Тупее, наверно, только те, кто ставил прослушку в «Уотергейте».

Ангел обернулся. В дверях, обмотавшись на манер набедренной повязки синим полотенцем, стоял баскетбольного роста темнокожий — бритый наголо, с гладкими, без растительности грудью и ногами. Тело сплошь в буграх и узлах мускулов, ни унции жира. В правой руке — пистолет с глушителем. Хотя испугал Ангела не пистолет, а глаза того парня. Нет, взгляд вовсе не психопата — их Ангел навидался в тюряге. Эти глаза были умные, проницательные, с юморком и вместе тем странно холодные.

Этот парень был киллером.

Настоящим.

— Мне проблемы не нужны, — спохватился Ангел.

— А не стыдно?

Ангел сглотнул.

— Сказать — все равно не поверишь.

— Значит, телик мой хочешь прибрать?

— Да нет, это не твой. Так, похожий. На самом деле… — Ангел осекся и впервые в жизни решил, что в данном случае лучше все говорить как есть. — Да нет, конечно, — вздохнул он. — И телик это твой, и прибрать я его собирался.

— Ты думаешь, я на это соглашусь?

— Думаю, что нет. — Ангел почему-то кивнул. — Я его, наверно, лучше поставлю.

Телевизор в самом деле становился тяжеловат.

Темнокожий секунду подумал.

— А впрочем, можешь его и попридержать, — неожиданно сказал он.

От такой неожиданности Ангел расцвел:

— В самом деле? Можно его взять?

Парень с пистолетом, похоже, улыбнулся — во всяком случае Ангел принял за улыбку то, что, не исключено, было нервным тиком.

— Да нет. Я сказал, что ты можешь его попридержать — вот и держи. Стой вот так и держи. А если уронишь, — улыбка стала шире, — я тебя пристрелю.

Ангел сглотнул. Телевизор внезапно прибавил в весе чуть ли не вдвое.

— Любишь кантри-музыку? — спросил темнокожий атлет, беря со стола пульт и включая CD-проигрыватель.

— Не-а, — ответил Ангел.

— Н-да. Тогда у тебя, блин, полная непруха.

Можешь и не рассказывать, — лишь вздохнул наш незадачливый взломщик.

Полуголый атлет уселся в кожаное кресло, аккуратно расправив на себе полотенце, и непринужденно махнул стволом в сторону Ангела.

Я и не собирался. А вот ты давай выкладывай…

Сидя в полумраке, человек с именем Ангел размышлял обо всех этих, казалось бы, случайных, разрозненных событиях, в итоге приведших его сюда. В памяти ожили слова Клайда Бенсона — последние, как раз перед тем как он, Ангел, пустил в него пулю:

«Я обрел Христа».

«Значит, тебе не о чем волноваться».

Бенсон просил снисхождения, но не получил.

Большую часть своей жизни Ангел зависел от милости других: отца; мужчин, берущих его, еще ребенка, в провонявших съемных квартирах; надзирателя Шкуры в Аттике; заключенного Вэнса в тюрьме на Рикерс-Айленде, решившего, что Ангел самим своим существованием оскверняет жизнь и этого нельзя выносить — покуда кое-кто не зашел и не позаботился, чтобы тот Вэнс больше не представлял собой угрозу ни Ангелу, ни кому бы то ни было.

И вот жизнь вывела его на этого человека, который сидит сейчас в номере этажом ниже, — и началась в каком-то отношении новая жизнь; жизнь, в которой ты более не жертва и не зависишь уже от милости других. Ангел почти уже забыл те события, через которые ему в свое время пришлось пройти; которые делали его тем, кем он был.

До той поры, когда Фолкнер приковал его к стойке душа и начал срезать со спины кожу, а дочь и сын держали Ангела сзади — женщина слизывала пот с его бровей, а мужчина алчным шепотом успокаивал вопящего через кляп. Он помнил лезвие, его холод, нажим на кожу с последующим нестерпимым проникновением в плоть. И в тот миг все прежние призраки с воем набросились на Ангела повторно — вся его страшная память, все страдание, — и вновь ощутился во рту вкус шоколада.

Шоколада и крови.

Каким-то образом он выжил.

Но жив и Фолкнер, а этого Ангел вынести просто не мог.

Чтобы жил Ангел, Фолкнер должен умереть.

А что же тот, другой человек — спокойно-решительный темнокожий мужчина с глазами киллера?

Всякий раз, когда в присутствии Луиса одевался или раздевался его партнер, тот напускал на себя хладнокровие, хотя на самом деле при виде шрамов на коже Ангела все в нем переворачивалось; особенно если друг, натягивая рубашку или штаны, замирал, давая улечься боли, а лоб ему покрывала испарина. В первые недели по возвращении из клиники Ангел предпочитал попросту не раздеваться — так и укладывался на живот, пока смена одежды не становилась насущной необходимостью. О том, что произошло на острове проповедника, он предпочитал не распространяться, хотя это явно бередило его днями и не давало заснуть ночной порой.

Прошлое партнера Луису было открыто гораздо больше, чем о Луисе знал Ангел, принимающий его немногословность за нежелание выдавать нечто, выходящее за пределы обыкновенной скрытности. Между тем на некоем внутреннем уровне Луис сознавал то чувство насильственного осквернения, которое наверняка сохранил Ангел. Насилие, истязательство со стороны того, кто превосходит тебя по возрасту и по силе, должно было давно кануть в прошлое — как в гробницу, заваленную похотливыми руками и шоколадными батончиками. Но теперь на той гробнице как будто оказалась сломана печать, и прошлое изливалось из нее подобно зловонию, отравляя настоящее и будущее.