Белая дорога - читать онлайн книгу. Автор: Джон Коннолли cтр.№ 26

Причиной его перевода в ИУМ явилось то, что он попытался вскрыть себе вены тонким керамическим клинком, припрятанным под корешком карманной Библии. С момента заключения Фолкнер держал его без дела месяца три. И вот в процессе рутинного ночного обхода дежурный охранник вызвал санитаров как раз в тот момент, когда у Фолкнера вроде как мутилось сознание. В результате Фолкнера перевели в западное крыло Томастонской тюрьмы, в отделение психической стабилизации, где на первых порах поместили в коридоре для «острых», переодев при этом в нейлоновый халат. Там за ним неусыпно следила камера и приглядывала охрана, всякое его перемещение или разговор отмечая в дежурном журнале. Все его контакты тоже фиксировались видеокамерой.

На шестой день его из «острой» перевели в обычную палату, халат заменили синей робой, разрешили пользоваться средствами гигиены (за исключением бритвенных станков), а также принимать душ и горячую пищу; получил он и доступ к телефону. Далее Фолкнер приступил к индивидуальным, с глазу на глаз, консультациям у тюремного психолога и дал себя обследовать психиатрам, назначенным опекающей его командой юристов. Общительностью он при этом не отличался. И вдруг преподобный затребовал телефонный звонок своему адвокату и попросил разрешения встретиться со мной. К удивлению — в том числе и его собственному, — ему пошли навстречу и в этом, отступив от правил и допустив свидание непосредственно в его камере.

Когда я прибыл в тюремную психушку, охранники там как раз доедали чизбургеры, оставшиеся от обеда заключенных. Арестанты, чьи камеры выходили на зону рекреации, отложили свои дела и дружно на меня уставились. Один из них, тучный низенький горбун с жидкими темными прядями, подошел к решетке и безмолвно вперился. Поймав его взгляд, ничего хорошего я не ощутил и отвел глаза. Полковник с сержантом, расположившись за столом при входе, смотрели, как дежурный ведет меня коридором к «одиночке» Фолкнера.

Уже в пяти метрах от нее я ощутил холодок. Подумал было, что это от моего нежелания встречаться со старым душегубом, но тут заметил, как шагающий рядом охранник тоже зябко передернул плечами.

— А что у вас тут с отоплением? — поинтересовался я.

— Да топят-то нормально, — ответил он. — Просто тепло отсюда уходит, как вода сквозь сито. А такого, как сейчас, и вообще прежде не было.

Остановившись все еще вне поля зрения арестанта, он вполголоса озабоченно сообщил:

— А все он, этот самый проповедник. У него в камере вообще дубак. Пробовали поставить ему калорифер, да не один, а целых два, — так оба закоротило. Адвокаты его на ор исходят — мол, содержание никудышное, — а мы-то что можем сделать.

Едва он договорил, как справа от меня, неожиданно возникнув, зашевелилось что-то белое. С моего угла зрения решетка камеры почти заподлицо сливалась со стеной, и впечатление было такое, что рука с длинными белыми пальцами высовывается из стальной стены. Пальцы змеисто шевелились, щупая воздух, словно наделенные даром не только осязания, но и слуха со зрением.

А затем послышался голос, шелестяще-вкрадчивый, как падающие на бумагу металлические опилки.

— Паркер, — провещал он, — ты пришел.

Медленно-премедленно я приблизился к камере и увидел там на стенах капли сырости. На искусственном свету они искрились подобно мириаду крохотных серебристых глаз. Запах сырости исходил и от стен камеры, и от стоящего в ней человека.

Раньше мне казалось, что ростом он был повыше — может, из-за того, что некогда длинные седые волосы были теперь коротко подстрижены. Однако его глаза горели все той же странной, цепкой неутолимостью. Он был по-прежнему удивительно худ: в отличие от многих арестантов, на сытных тюремных харчах не раздобрел. О причине этого я догадался лишь чуть погодя.

Несмотря на холод в камере, Фолкнер волнами источал жар. С таким пламенным взором и мелкими лихорадочными подергиваниями (я заметил их только сейчас) он должен был гореть как головня; при этом на лице не было никаких следов испарины, и вообще недомогания он своей наружностью не выказывал. Кожа Фолкнера была суха, как бумага, — казалось, он может вот-вот непроизвольно вспыхнуть и сгореть дотла.

— Подойди ближе, — велел он.

Охранник рядом покачал головой.

— Мне и здесь хорошо, — откликнулся я.

— Ты меня боишься, грешник?

— Нет, если только ты не можешь проходить через сталь.

В памяти снова возникла рука, словно материализующаяся из воздуха, и я сглотнул внезапно пересохшим горлом.

— Нет, балаганные фокусы я не люблю, — сказал на это старик. — Сидеть здесь мне осталось уже недолго.

— Ты так думаешь?

Он, подавшись вперед, прижал лицо к холодным прутьям:

— Я знаю.

Он улыбнулся; при этом его бледный язык, метнувшись, как у ящерицы, облизнул сухие губы.

— Чего тебе надо?

— Поговорить.

— О чем?

— О жизни. О смерти. О жизни после смерти. Или, если тебе так предпочтительней, о смерти после жизни. Они к тебе по-прежнему приходят, Паркер? Те заблудшие, мертвые? Ты их все еще видишь? Я вот да. Ко мне они приходят. — Осклабившись, он сделал вдох, который будто застрял у него в глотке, как на ранней стадии сексуального возбуждения. — Причем во множестве. О тебе спрашивают; особенно те, кого ты отпустил. Когда, говорят, он к нам присоединится? А я им отвечаю: скоро. Совсем уже скоро. У них на тебя виды.

На его колкости я не отреагировал. Вместо этого спросил, зачем он себя порезал. Подняв передо мной исполосованные руки, свои шрамы на запястьях он оглядел чуть ли не с удивлением.

— Может, я их обмануть хотел, — услышал я ответ. — Чтобы на меня не набросились мстить.

— Обман тебе не удался.

— Это с какой стороны посмотреть. Зато в том месте — современном аду — меня больше нет. А здесь есть контакт с остальными. — У него горели глаза. — Может, мне даже удастся спасти несколько заблудших душ.

— Ты о ком-нибудь конкретно?

Фолкнер тихо рассмеялся.

— Да уж не о тебе, грешник, это однозначно. Ты спасению не подлежишь.

— Тем не менее ты запросил свидания со мной.

Улыбка, поблекнув, сошла у него с лица.

— У меня к тебе предложение.

— Тебе нечего ставить на кон.

— Как сказать, — вкрадчиво прошелестел он. — У меня есть твоя женщина. Могу поставить на кон ее.

Я не двинулся с места, но он за решеткой внезапно отшатнулся, как будто его в грудь пихнула сила моего взгляда.

— Что ты сказал?

— Я говорю: предлагаю безопасность твоей женщины и твоего нерожденного ребенка. Предлагаю тебе жизнь, не обуреваемую страхом возмездия.

— Старик, тебе сейчас не со мной предстоит бороться, а со штатом. Так что все свои сделки прибереги для суда. А если ты еще хоть раз обмолвишься о моих близких, я…