— Ка-леб Кайл, Ка-леб Кайл...
Я подошел к двери ванной почти вплотную, и полоска света из щели под дверью вытянулась еще дальше. До меня словно доносилась негромкая капель:
— ...Калеб Кайл, Калеб Кайл...
Я немного постоял вне освещенной зоны. Затем осторожно поставил одну босую ногу на зеленоватую полоску.
Как только моя нога коснулась пола, пение мгновенно прекратилось, но свет остался и медленно, неотвязно окутывал мои голые пальцы. Я потянулся рукой к дверной ручке, осторожно повернул ее. Распахнул дверь и шагнул на кафель.
Ванная комната была пуста — только белые плиты кафеля вокруг. Аккуратная стопка полотенец, раковина с брусочком мыла, все еще в обертке, стаканчики, запечатанные бумажной полоской, цветастая занавеска над ванной почти полностью задернута...
Свет шел из-за занавески — густо-зеленое зарево, которое отсвечивало лишь остатками изначальной мощности, как будто ему пришлось преодолеть многие слои, прежде чем проявить свое сияние. В тишине комнаты, нарушаемой изредка капанием воды из крана за занавеской, казалось, кто-то или что-то с трудом сдерживает дыхание. Вдруг я услышал тихий смешок, приглушенный ладонью, ему вторил еще один. Вода за занавеской закапала чаще.
Я вытянул руку, схватился за край занавески и попытался ее отдернуть. Ощущалось некоторое сопротивление, но я продолжал тянуть, пока не распахнул до конца.
Ванная была полна листьев по самые краны: зеленых, желтых, красных, коричневых, золотистых и янтарных. Я видел осенний наряд осины и березы, кедра и вишни, клена и липы, бука и лиственницы — все перемешанное и частью превратившееся в гниющую массу.
Под листьями шевелились фигуры, на поверхность прорывались пузырьки воздуха. Внезапно характер движения изменился: что-то белое стало подниматься к поверхности — медленно, долго, как будто ванна была намного глубже, чем казалась. Перед тем, как показаться наружу, белая масса разделилась на два силуэта... Они стояли, держась за руки. Волосы ниспадали и развевались, открытые рты зияли чернотой, вместо глаз — пустые глазницы.
Потом из листьев выскочила голова куклы — и я снова увидел серую кожу детской руки и рукав запачканной блузки.
Я отпустил занавеску и отшатнулся. Но мокрый кафель заскользил под ногами. Падая, я краем глаза уловил, как тени метнулись за занавеской. Отчаянно замахал руками, растопырив пальцы, чтобы хоть за что-то зацепиться... И снова проснулся.
Все простыни сбились в кучу в конце кровати, матрас наполовину сполз на пол, и в нем образовалась окровавленная дыра — в том месте, где я рвал его ногтями.
В дверь номера ожесточенно стучали. Слышался голос Луиса:
— Берд! Берд! Ты в порядке?
Я слез с кровати. Меня тряс безудержный озноб. Попытался снять дверную цепочку с двери, но пальцы неистово дрожали. Когда наконец-то дверь открылась, передо мной оказался Луис в серых подштаниках, белой футболке и с пистолетом в руках.
— Берд? — повторил он. В его взгляде мелькнули и озабоченность и даже нечто вроде нежности. — Что происходит? В чем дело?
У меня в горле булькали кофе и желчь.
— Я видел их, — с трудом выдавил я из себя. — Видел их всех.
Глава 18
Я сидел на краю постели, обхватив ладонями опущенную голову, и ждал, пока Луис принесет пару чашек кофе снизу, из вестибюля, где всегда работала кофеварка. Когда он проходил мимо своей комнаты, до меня донеслось несколько слов, которыми Луис обменялся с Эйнджелом. Но вернулся он один. Захлопнул дверь, отгораживаясь от холодного ночного воздуха, додал мне одну чашку, и я поблагодарил его, прежде чем сделать глоток. Снаружи доносился вой пурги. Луис ничего не говорил, но я почувствовал, что он над чем-то напряженно размышляет.
— Я тебе когда-нибудь рассказывал о своей бабушке Люси? — начал он.
— Луис, я ведь даже твоей фамилии не знаю, — я уставился на него в изумлении.
Он как-то слабо улыбнулся в ответ, будто сам вспомнил ее с усилием, а затем продолжал уже без улыбки:
— Ладно. Когда Люси, моя бабушка по отцовской линии, была ненамного старше, чем я сейчас, она считалась красивой женщиной: высокая, с кожей оливкового цвета. Люси всегда носила волосы распущенными, сколько я ее помню, только так: рассыпанными по плечам темными локонами. Она жила с нами до дня своей смерти, а умерла она молодой. Подхватила пневмонию, тряслась в лихорадке и обливалась потом...
В нашем городе жил человек по имени Эррол Рич. Известно было, что он не из тех, кто, получив затрещину, подставляет другую щеку. Когда ты черный и живешь в таком городишке, это первая заповедь, которую следует усвоить: всегда подставляй другую щеку, потому что, если ты так не сделаешь, то никто — ни белый шериф, ни белое жюри, ни банда краснорожих придурков с веревками наготове, чтобы схватить тебя, привязать к машине и таскать по грязным дорогам на привязи, пока с тебя не слезет вся кожа, — никто не подумает, что может быть по-другому. А подумают так: этот нигер много о себе вообразил, показывает им всем дурной пример и мутит воду, так что белым парням, у которых и других дел полно, придется выбрать ночью потемнее и поучить его как следует, дать ему урок хороших манер.
Однако Эррол Рич был устроен по-другому. Он казался просто огромным, когда шел по улице; даже солнце не могло пробиться из-за его плеч. Чинил всякие механизмы: моторы, газонокосилки — все, где имелась движущаяся деталь, которую можно было исправить. Жил с матерью и сестрами в большой хижине у одной из старых дорог штата, присматривал за родными, стерег от белых парней и знал, что его боятся.
Но вот один раз, когда Эррол проезжал мимо бара на 101-й дороге, он услышал, как кто-то прокричал: «Эй, нигер!» — и переднее стекло его грузовика разлетелось от попадания в него бутылкой, то есть буквально взорвалось. Они бросили старую бутыль, наполненную собственной мочой. Эррол остановился на обочине, посидел какое-то время в машине, весь в моче, крови и битом стекле, потом выбрался из кабины, достал из кузова доску фута три длиной и направился к веранде, на которой вся эта стая обосновалась. Их было четверо вместе с хозяином, свиньей по имени Маленький Том, и Эррол заметил, что они все замерли, когда он подошел.
— Кто бросил бутылку? — спросил он. — Ты, Маленький Том? Если это ты, то лучше признайся сейчас. Или я спалю твой дерьмовый сарай.
Но никто не ответил. Эти парни просто одеревенели от страха. Даже собравшиеся скопом и пьяные, они знали, что с ним лучше не связываться. А Эррол — он просто посмотрел на них и сплюнул на землю. Размахнулся своей доской и бросил ее в окно бара. Маленький Том ничего не мог поделать, во всяком случае — тогда.
Они приехали за ним следующей ночью. На трех грузовиках. Схватили Эррола на глазах у матери и сестер и повезли в местечко под названием Поле Ады, где на большой поляне рос старый дуб. Наверное, больше ста лет ему стукнуло. Когда они туда приехали, там их уже ждала чуть ли не половина города. Там были и женщины, и даже ребятишки из тех, кто постарше. Народ закусывал цыпленком, жевал печенье, пил лимонад из бутылок, болтал о погоде, о видах на урожай, а может, и о бейсболе — так они всегда делали во время местной ярмарки перед началом представления. В общем, все спокойно беседовали, сидя в ожидании на капотах своих машин.