Книга из человеческой кожи - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Ловрик cтр.№ 53

Но мои упреки никто не слушал. Я по-прежнему оставалась vicaria, но не по выбору монахинь, которые осмеливались выражать свое неудовольствие тем, что вели себя так, будто меня для них не существовало. Разумеется, я и сама не выказывала желания жить дальше. Моя жизнь превратилась в бесконечный пост и самоистязание плоти, так что я вновь слегла, и тело мое перестало походить на принадлежащее живому человеку. Когда сестра София принесла в мою келью деликатесы, я отвернулась к стене и вздохнула.

— Земные сладости не предназначены для таких, как я, — сказала я ей. — Я желаю получить заслуженное воздаяние.

— Не говорите так, — взмолилась сестра София, но в глазах у нее было отстраненное выражение, как будто она уже прикидывала, что будет потом, после моей смерти. Это было больнее всего, и я чувствовала себя так, будто душу мою режут на части тысячи острых ножей.

Я отослала ее прочь со словами:

— В следующий раз ты увидишь меня уже в гробу. Полагаю, тогда ты будешь довольна.

Она удалилась в слезах. Я заставила себя проглотить деликатесы, что она принесла, хотя они оставили вкус пепла у меня на языке.

Доктор Санто Альдобрандини

Другому мужчине Марчелла могла бы показаться тоненькой, как спичка. Но всю прелесть ее кожи в моих глазах было не способно погубить ничто. Кроме того, она действовала на меня совершенно необъяснимым образом. Находясь рядом с ней, я чувствовал себя, как человек на картинках из книг по анатомии, которые я изучал. И я охотно предлагал ей свою раскрывшуюся сущность.

Несмотря на ее физические увечья, у меня моментально возникло ощущение, что я нахожусь в обществе того, кто заботится обо мне. Это же чувство я испытал и тогда, когда впервые увидел ее личико на вилле Фазанов в Стра много лет назад. Я столкнулся с тем, чего никогда не знал ранее: мой вид доставлял ей удовольствие. Об этом говорили ее улыбающиеся глаза; на щеках у нее выступал жаркий румянец, стоило мне войти в комнату.

Мы не говорили ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие служанки-дуэньи, но между нами происходило очень многое: взгляды, тон голоса, неосязаемый, как кожа тутового шелкопряда, внутри которого шевелилось нечто живое.

В тот первый раз, когда я увидел ее в холле Палаццо Эспаньол, она стеснялась своей хрупкой фигурки, скрытой старомодным и не идущим ей платьем, и в голову мне пришла ослепительная в своей ясности мысль: если она не станет монахиней, из нее может получиться жена.

Я последними словами ругал себя за собственное тщеславие. Как может женщина благородного происхождения, пусть даже калека, отброшенная за грань высшего общества, выйти замуж за сына Блуда и Бесчестья?

Она скоро перестала вздрагивать, когда я клал палец ей на запястье, чтобы сосчитать пульс. А я перестал извиняться всякий раз, проделывая это. Я начал разрабатывать ее увечную ногу, убрав позорные хомуты и кожаные дуги для скелетного вытяжения, на которых настаивал ее брат и которые его опальный лекарь наверняка полагал подходящими орудиями пыток.

К ее удивлению и застенчивому, обворожительному восторгу, она обнаружила, что вполне способна передвигаться с помощью одного лишь небольшого костыля. Мы ходили с ней вдоль стен обшарпанной маленькой гостиной, предоставленной в ее распоряжение, увешанных ее изумительными рисунками. В основном она предпочитала рисовать цветы. Но однажды я увидел юмористический скетч, на котором она изобразила себя в виде смешного костлявого жеребенка, неуверенно стоящего на подгибающихся ножках. Пока я стоял и глазел на него, она протянула мне свой костыль и прошла к окну сама, без посторонней помощи, цепляясь за портьеры и смеясь до тех пор, пока у нее не сбилось дыхание. После этого она больше никогда не опиралась на палку в той комнате. В случае необходимости она опиралась на мою руку или руку Анны.

Отдыхая в перерывах между физическими упражнениями, она попросила меня описать ей кого-нибудь из моих богатых и напыщенных пациентов, а потом нарисовала такие уморительные карикатуры на них, что мои исполненные горечи слова сменились бурным весельем.

— Вы не должны ненавидеть их, потому что страдаете от этого и сами, — пояснила она. — Довольно и того, что вы смеетесь над ними.

После чего негромко добавила:

— В большинстве случаев.

Затем Марчелла, хромая, подошла к двери и просунула в замочную скважину карандаш — мне часто доводилось быть свидетелем этой маленькой эксцентричной шалости.

Я прописал ей особое питание, которое должно было укрепить хрупкие кости Марчеллы и помочь ей набрать мышечную массу, а также дал указания ее служанке Анне относительно ароматических трав, которые следовало добавлять в ванну. В сопровождении Анны мы выезжали на прогулку в инвалидной коляске, в крайнем случае прибегая к помощи костыля или моей руки. Я полюбил Венецию, потому как стал смотреть на нее восторженными глазами Марчеллы, а потом и на отражение города в скетчах в ее альбоме: мраморные тени на воде в водоворотах под мостами, palazzo, силуэт которого дрожал и покачивался в паутине арочных переходов и лепных украшений, одинокая белая цапля, вопросительным знаком готического шрифта оживлявшая пустынный дальний берег.

Но более всего мне хотелось коснуться опущенных ресниц Марчеллы Фазан.

Я не занимался саморазрушением, питая несбыточные мечты и надежды. Я представлял себе не то, что могу сделать с ней я, а то, что могла сделать со мной она. Я воображал лишь отрывочные моменты и никогда настоящую ласку: как три ее пальчика легонько касаются моей руки. Мое воображение боялось представить себе даже долгий взгляд. А самые мои смелые надежды не простирались дальше того, что ей в глаз попадет соринка и я бережно возьму ее лицо в свои ладони.

Мингуилло Фазан

Большинство жен возненавидят своих мужей, если только вы позволите им это, и моя супруга не стала исключением.

Она вскоре научилась до ужаса бояться прикосновения моей руки к дверной ручке ее спальни.

Я взялся за дело отцовства со всем усердием. Я трудился над своей супругой, как крестьянин над плугом.

После женитьбы мне не нужны были неприятности вне семьи. Поэтому я надевал «рубашки Венеры», [90] прежде чем оказаться в объятиях шлюх, настолько уродливых, что им приходилось давать мне сдачу. Возлежать с этими битыми жизнью суками было приятным разнообразием после приторной сладости моей супруги. Нет ничего пикантнее уродливой женщины, стремящейся доставить вам удовольствие. «Главное — завести их», — говорил я. И у меня это получалось.

В перерывах между изменами своей жене я покупал ей дорогие украшения, поскольку мне было искренне жаль растрачивать свое семя без всякой пользы теперь, когда в моем полном распоряжении оказался подходящий сосуд для него.

Увы, мои саркастические замечания отскакивали от моей супруги, как от стенки горох. Если я хотел причинить кому-либо сознательную боль, мне приходилось искать сестру и жадно поглощать ее видимое отчаяние — поскольку ее кожа исправно выдавала полную картину ее страданий, когда я приходил составить ей компанию.