Земля опустошена вконец и совершенно разграблена…
[2]
В процессе перелета пришлось встретить два восхода солнца и один закат. Всем своим существом она ощущала, что сейчас три часа пополудни, а на часах было без двенадцати семь утра.
…Поникли возвышавшиеся над народом земли…
Еще один взгляд, брошенный на часы. Еще один вдох. Еще на несколько дюймов вперед. Она чувствовала, что ее вот-вот охватит приступ паники и она не сможет с ним совладать.
Домой.
…И земля осквернена живущими на ней…
Минуты медленно тянулись, а очередь топталась на месте. Взгляд ее остановился на человеке, переминавшемся с ноги на ногу перед сотрудником иммиграционной службы. Он с трудом произносил несколько слов по-английски и был явно не в силах ответить даже на самые простые вопросы. Человек этот выделялся своим ростом, отличной выправкой и черными как смоль волосами. В руках он держал «дипломат» и темно-коричневый плащ.
После еще трех минут этой волокиты, показавшихся ей тридцатью, его наконец направили в отдельную комнату в самом конце зала.
…Ибо они преступили законы, изменили устав, нарушили вечный завет…
Не спуская с него глаз, она толкала перед собой дорожную сумку ногой.
…За то проклятие изъявляет землю…
Каждый шаг будил в ней ужасные воспоминания о первом посещении Соединенных Штатов. Те же самые врата, те же самые ощущения — что, собственно, могло измениться за девять лет?
…И несут наказание живущие на ней…
Теперь высокий пассажир был просто силуэтом за полупрозрачным стеклом. Она снова взглянула на часы. Прошел еще один человек. Еще одна минута.
…Прекратилось веселье, заглохли звуки тимпанов…
Она стояла перед окошком КПП с документами и паспортом в руках, а звук внутреннего голоса редуцировался до шепота. Формальные вопросы, формальные ответы. Офицер проштамповал паспорт и вернул его ей.
…Умолк шум веселящихся…
У нее не было багажа и нечего было декларировать. Бросив последний взгляд на расплывчатую тень высокого мужчины за стеклом, она прошла сквозь непрозрачные раздвижные двери, за которыми томилась толпа встречающих. Она оглядела их, стараясь выявить того, кто встречал высокого мужчину.
…Горька сикера для пьющих ее…
Заметив у дальней стены телефоны-автоматы, она направилась к ним.
…Разрушен опустевший город…
Она набрала номер и встала так, чтобы видеть двери, из которых появлялись прошедшие паспортный контроль пассажиры.
…Помрачилась всякая радость; изгнано всякое веселие с земли…
Они выходили с улыбками на лицах и оказывались среди ожидавших их близких. Вот как надо возвращаться домой, а не обмениваться посылками и подарками с чуждыми, в сущности, людьми, традиционно называемыми родственниками и друзьями, встречаться с коими не очень-то хочется.
Включился автоответчик Кейт, но Монро повесила трубку, не оставив никакого сообщения. В дверях показался высокий мужчина.
…В городе воцарилось запустение, и врата развалились…
Его никто не встречал. Не было ни подруги с цветами, ни радостных лиц, ни даже служащего в темном костюме с табличкой в руках, приукрашенной его именем. Он прошел в нескольких футах от Монро, проводившей его пристальным взглядом. Повинуясь порыву, она подхватила свою сумку и направилась на первый этаж, стараясь держаться к нему поближе, чтобы не потерять из виду.
Мужчина сел в автобус, направлявшийся в отель «Мариотт», и она вошла за ним. Он даже кивнул ей, но скорее всего машинально. Принимая во внимание особенности ее наряда, это было вполне понятно. Короткие волосы, широкие штаны с накладными карманами, некогда белая льняная рубаха и кожаные ботинки на толстой подошве вполне могли восприниматься как атрибуты, присущие сильному полу.
В отеле Монро встала за ним в очередь на регистрацию, что позволило ей ненароком уяснить, что перед ней некто Ной Джонсон. Номер 319. Такое типично американское имя и такие слабые познания в английском. Уловила она и акцент: французские сливки марокканского общества.
Зарегистрировавшись и взяв номер, она сделала несколько звонков, в том числе Кейт Бриден, договорившись о встрече за ужином в ресторане отеля.
Выйдя на улицу, Монро поймала такси и через двадцать минут стояла на парковке полупустынной промзоны. По обеим сторонам улицы возвышались приземистые бетонные строения с узкими окнами, отделенными друг от друга проездами для грузовиков.
Монро дождалась, пока такси отъедет, и поднялась по ступенькам, ведущим к двери с табличкой. На ней большими металлическими буквами значилось: «Компания Логана».
Дверь была заперта. Она прижалась лицом к стеклянной ее половине и, не увидев света, постучала. Через несколько минут в глубине помещения зажегся свет и появился Логан — босиком, в спортивных шортах и с неизменно глупой улыбкой на лице. Открыл дверь и, оглядев Монро с ног до головы, выдал следующее заключение:
— Ты выглядишь просто ужасно!
Она бросила матерчатую сумку на пол у входа и, когда он закрыл дверь, сказала:
— Я тоже рада тебя видеть.
На его лице снова расплылась улыбка, и они дружно расхохотались.
— Добро пожаловать! — объявил он, приобняв ее слегка. — Господи, как же я рад тебя снова видеть! Как прошел перелет?
— Он тянулся долго и утомительно.
— Если хочешь вздремнуть, кушетка на месте.
— Спасибо, не надо, — ответила она. — Постараюсь приспособиться к разнице во времени.
— Тогда кофе? — Он повернулся в сторону маленькой кухни. — Я как раз собирался поставить чайник.
— От кофе я бы не отказалась. Крепкого и черного.
Несмотря на все его старания, не получилось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало кофе по-турецки. Нехватка кофеина явилась ожидаемым продолжением ее тревог и смены часовых поясов. Все одно к одному.
На офисной половине имелось четыре комнаты. Логан приспособил одну под кабинет, вторую использовал как помещение для переговоров, а две остальные — для жилья. Далее находились склад и мастерская. Вообще-то жить в этом здании запрещалось, но он исправно и вовремя платил за аренду, и пока никаких жалоб владельцы здания не получали. Так продолжалось все годы их знакомства: с той самой сырой и теплой летней ночи семь лет назад, когда в одной забегаловке байкеров разгорелась ссора, перешедшая в драку. Тогда она пришла ему на помощь. Когда все кончилось, они вместе над этим посмеялись, сидя на обочине под звездным небом как настоящие родственные души, родившиеся под несчастливой звездой.