– Но ледники правда могут растаять. И войны начнутся. И
новый передел мира. И крови прольется куда больше, чем… – Даф осеклась,
договорив уже про себя: «чем вы сами прольете своей сабелькой».
Арей разгадал окончание фразы и ухмыльнулся.
– Мы ж не вампиры, чтобы кровь втупую проливать. В часы
испытаний не только паникеров больше становится. Многие и к свету поворачивают
ее. Это все равно что деревья в лесу раскачивать. Упадет-то оно упадет, да вот
в какую сторону, не всегда угадаешь.
День был такой душный, что часам к двенадцати все спеклись,
и Арей в порыве великодушия прогнал всех сотрудников из офиса. Улита направилась
к бульварам. Позволив себе временно забыть, что худеет, Улита взяла пять порций
мороженого и жестом фокусницы достала крупную купюру.
– У меня нет сдачи! – резко сказала продавщица.
Из-под фирменного фартука у нее выглядывала рубашка, из-под
рубашки синяя майка, из-под той майки еще одна майка – желтая. И не было
гарантии, что та, последняя майка действительно последняя. Не исключено, что
майки уходили в дурную бесконечность.
«Женщина-капуста», – определила Улита. Еще она
определила, что сдача есть, но продавщице лень ее отсчитывать.
– Кто говорит о сдаче? Не помню, чтобы я когда-нибудь
искала в словаре это пошлое слово. Оставьте себе все! – сказала ведьма,
продолжая протягивать деньги.
Рука у женщины-капусты дрогнула. Дождавшись, когда она
потянется за купюрой, Улита легко подула ей на лоб. Затем спокойно спрятала
купюру в карман, повернулась и пошла. Продавщица умиротворенно моргала, не
делая попыток преследовать ведьму.
Размышляя, где ей сесть, Улита отыскала глазами пустую
скамейку, вернее, относительно свободную, – пустых не было. На ней,
закинув ногу на другую, сидел молодой байкер, рядом с которым обретался
радостный шпендик в веснушках.
Улита не удивилась. Ведьмы не удивляются.
– Привет, Эссиорх! Ну и куда ты запропал? –
спросила она.
– Опять твои проделки с деньгами! – с укором
произнес хранитель. – Ну скажи, тебе не стыдно?
Улита потупилась.
– Стыдно, но мы с этим чувством боремся… –
призналась она.
– Я же просил тебя! И ты обещала! – строго
напомнил Эссиорх.
– Ну в самый последний разик! Должна же твоя крошка
кушать? А то похудею до невозможности и силой неукротимого духа уйду в
вечность, – взмолилась ведьма.
Эссиорх сидел суровый, как статуя командора. Улита
почувствовала, что не удалось убедить своего щепетильного приятеля. «Будет
теперь пилить до вечера!» – подумала она и жалобно сказала:
– Ты же знаешь: фокус сработал потому, что я сумела
вызвать у нее жадность. Я подцепила ее за это чувство и вытянула, как рыбку из
речки. Иначе дуй не дуй – ничего бы не вышло, кроме сквозняка.
– Ладно, проехали, – отмахнулся Эссиорх.
Улита посмотрела на пять порций мороженого, немного
помучилась и разделила их. Четыре себе и одну Эссиорху. Для ведьмы это было еще
довольно честно.
– Смотри, у тебя на мороженом девочка нарисована с
сачком для бабочек. Разрешаю тебе на нее глазеть. Ты рад? – сказала она.
Рядом кто-то хихикнул. Улита повернулась медленно, как
танковая башня. Шпендик с веснушками с интересом прислушивался к разговору.
Причем даже нагло этого не скрывал. Улита многозначительно уставилась на шпендика,
всем своим видом намекая, что тому пора по делам.
– Эй ты, недоразумение природы! Вот тебе палочка от
мороженого, представь, что это лошадка, и скачи на ней отсюда! – сказала
ведьма грозно.
Однако малый с веснушками никуда не ускакал.
– Это Корнелий! – представил Эссиорх. –
Корнелий, это Улита. Она служит мраку, но, как мне представляется, по роковому
стечению обстоятельств.
Улита фыркнула, впрочем, скорее польщенно.
– Работать-то надо! Что-то я не слышала, чтобы свет
проводил набор секретарш.
Шпендик хихикнул. Ведьма посмотрела на него чуть
внимательнее. Только теперь она кое-что разглядела и умилилась.
– О! – сказала она. – Какие черепашки в нашем
зоомагазине! Здравствуйте, молодой человек! Вы мне сразу понравились. Что это,
думаю, тут за чучело сидит? Чужую болтовню слушает, а глазки такие умные-умные,
добрые-добрые!
– Мне тоже приятно! – сказал Корнелий, опуская
длинные и пушистые, как у девушки, ресницы. – Мы едва знакомы, но я уже
сейчас могу сказать, что вы яркая женщина!
Улита расцвела, как кактус зимой. Она оценила слово «яркая».
Если бы Корнелий сказал «красивая», она бы рассердилась, а вот «яркая»… Тут не
поспоришь. Бедная ведьма не знала, что у света существуют комплименты для
нейтрализации словесной агрессии, и это один из них. Зато Эссиорху это было
известно, и он незаметно лягнул Корнелия.
– Ой!.. – пискнул Корнелий и тотчас поправился: –
Это я от восхищения!
– Ого! Эссиорх, меня отбивают! Люди добрые, а-а! –
радостно заорала Улита на весь бульвар. Она умела делать из своей любви
массовые зрелища.
Эссиорх коснулся пальцами ушей. Он ненавидел громкие звуки,
если их производил не его мотоцикл.
– Никто никого отбивать не будет. Ты можешь
сосредоточиться? Нам нужно знать, где сейчас Даф! – сказал он.
– Что?
– Улита, мы пришли к тебе, потому что я не могу найти
Даф! – пояснил Эссиорх.
Лучше бы хранитель прикусил себе язык. Это была самая
неудачная фраза, которую он произнес за минувший год. Улита вскочила. С колен
посыпалось мороженое.
– Так ты пришел не потому, что соскучился, рожа ты
поганая, а потому, что тебе нужна твоя Дафочка, а сам ты ее найти не
можешь? – спросила она громовым голосом.
Со стены ближайшего дома сорвался мойщик окон и повис на
страховке.
– Улита, не надо сцен! Я тебя люблю, но только не
сейчас. – («Что я несу?» – страдальчески подумал Эссиорх, заглядывая в
глаза ведьмы.) – Ты знаешь, куда пошла Дафна?
– Я-то знаю! И еще я знаю кое-что про тебя! –
ведьма покраснела, как раскаленная медная труба. – Ты жалкий, ничтожный,
ничего не понимающий, ничего не стоящий лузер!
– Улита, сосредоточься!.. Я задал тебе вопрос!
– Чего ты орешь! На кого ты орешь, ты? Можешь
успокоиться, ты? Купи ты себе валерьянки, ты! – заорала Улита, хотя
единственной, кого следовало успокаивать, была она сама.