Мефодий Буслаев. Первый эйдос - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Емец cтр.№ 39

Отдохнув, Фролок привстал и вновь подполз к гамаку. Гамак качнулся и, возвращаясь, толкнул вампира. Удар был слабым, но и его хватило. Фролок лежал на полу лицом вниз и думал, что, если не дотянется до сонной артерии жертвы, – умрет. Сил оставалось только на одну попытку. Теперь он действовал осмотрительнее. Следил за движениями раскачивающегося гамака и сумел ухватиться цепкими пальцами за веревку. Подтянулся, воспользовался тем, что тело Ирки съехало чуть к краю, и присосался жадным беззубым ртом к пульсирующей жилке на ее шее. Его беззубые челюсти в первую секунду слишком туго сдавили Ирке горло. Фролок заметил это и поправился. Глупо… очень глупо и неосторожно. Правило первое биовампира гласит: если хочешь тянуть силы долго – никогда не убивай. Мертвый донор не дает сил. Спокойнее, еще спокойнее!

Фролок впитывал силу большими глотками. Впитывал так жадно, что перебрал, захмелел и, не удержавшись, свалился на пол. Он был еще слаб. Слишком долго ему пришлось голодать. Фролок лежал на полу и слабо вздрагивал. Он вновь потерял счет времени. Медлительное сонливое блаженство охватило его. Дряблое тело, похожее на сдувшийся шар, постепенно обретало упругость.

Все же Фролок не удержался и вновь подполз к гамаку. Еще хотя бы глоток. Он был так уверен, что парализующий укус еще действует, что забыл снова укусить Ирку в сгиб руки. Валькирия, которая начала уже приходить в себя, громко вскрикнула, ощутив на шее беззубые слюнявые челюсти. Фролок понял, что допустил ошибку.

За стеной, где спал Антигон, послышался шум. Кикимор тревожно закашлялся, завозился, сел на сундуке. Фролок ощутил его беспокойство. Сейчас кикимор возьмет булаву и придет посмотреть, в чем дело.

Фролок встревожился. Он не хотел сражаться. Честные битвы не для него. Так было еще при жизни. Выживают не сильные, выживают умные. Главное вовремя появиться и вовремя исчезнуть.

– Ты ничего не будешь помнить, валькирия! Ничего! Просто сон, просто кошмар! Мало ли что привидится в душной комнате под утро? – торопливо прошептал он на ухо Ирке, усилив свои слова не то укусом, не то коротким поцелуем в лимфатический узел под ухом.

Маленькая фигурка поспешно скользнула под тряпки, протиснулась в широкую щель между гнилыми досками и исчезла. Доски пола зашевелились. Это Фролок выбирался наружу. Он дополз до балки и повис, готовясь спрыгнуть. Руки его были слишком коротки. Фролок, сын Римма, внук Хоакина, болтался над пустотой. Насосавшаяся энергии мавка очень уязвима. Она может погибнуть, даже упав со стула. Голодной же мавке, напротив, нанести урон очень сложно. Сбросьте с балкона пустой пакет, пусть даже с двадцатого этажа – и вы не причините ему никакого вреда. Но наполните его водой и, встретившись с асфальтом, пакет непременно лопнет.

Фролок болтался и пищал, не решаясь подвергнуться неизвестности. К счастью для него, Тухломон терпеливо дожидался его. Комиссионер подхватил мавку за бока, как толстую жабу, бегло осмотрел ее и, ухмыльнувшись, исчез вместе с ней.

* * *

Ирка проснулась разбитой. Никогда прежде с ней такого не случалось. Умываясь, валькирия взглянула в зеркало. Синие круги под глазами. На шее вытянутое малиновое пятно. Пришлось долго тереть его полотенцем, пока оно не исчезло.

Тренируясь в метании дротиков, она трижды подряд промазала не то что мимо центра – мимо самой мишени. В скверном настроении Ирка вернулась в «Приют» и позволила Антигону отпаивать себя кофе. Кикимор смутно ощущал себя виноватым и хлопотал, как деревенская бабуля, к которой приехал тощий и зеленый внук из города.

– Булочку возьмите, хозяйская мерзайка! Скверная, черствая, вонючая, с плесенью! – бубнил Антигон.

На его перевернутом языке это означало, что булка вкусная и более чем съедобная.

– А откуда она вообще взялась? – строго спросила Ирка.

Она ежедневно грызла Антигона за воровство продуктов. «Мы их от зла защищаем? Сами пить-кушать должны? Это такой налог на добро», – оправдывался кикимор.

Однако на этот раз слово «супермаркет» не прозвучало.

– Булки Матвей принес, пока вы вчера – хи-хи! – лебедячей уточкой в Оке плавали. Первый раз вижу некромага, который о ком-то заботится, – заявил Антигон.

«Ну не смешно ли, что о моем быте пекутся одни мужики? Кикимор, некромаг… Надо хоть бутерброды самой иногда делать», – подумала Ирка. Она все еще ощущала себя слабой, словно выпитой. Захватив с собой кофе и булки, валькирия-одиночка отправилась в спальню, снова легла и взяла на колени ноутбук.

Пальцы привычно забегали по клавишам. Ирка печатала вслепую, лишь изредка в рассеянной задумчивости взглядывая на клавиатуру. То, что она писала, в чистом виде нельзя было назвать дневником. Это был некий текст без дат и даже без годовых делений, который произвольно продолжался в любом произвольном месте.

 

Записи Ирки (отрывки):

«Надо мне придумать себе абсолютные тезисы. Просто так.

Тезис первый: «Никому никого не жалко». Вывод: «Глупо жалеть себя – надо действовать».

Тезис второй: «Делать что-либо ради благодарности глупо. Добром надо жить и дышать, даже не осознавая, что то, что ты совершаешь, – добро. Только такое деятельное добро настоящее. Все остальное – суррогат напоказ».

Тезис третий: «Ничего абсолютного нет. Всякие неприятности имеют жесткие временные пределы. Глупо измерять время в месяцах и годах. Даже недели – это слишком круто. Надо в днях. Так проще терпеть. Мышечная боль после тренировки – два дня. Ссадина на локте – четыре. Депрессия – пять дней. Грипп – семь дней. Бессонница – сутки через трое. Любовь – сто дней, большая любовь – гм… ну, двести дней…»

 

Написав про двести дней, Ирка спохватилась, что не может выкинуть Мефа из головы гораздо дольше, и стерла последнее предложение.

 

«Нет, лучше не в днях… Надо считать в минутах. Нудная лекция – сто минут. Обидел кого-то – через две тысчонки минут тебя простят. Любовь вдребезги – еще десять тысяч минут страданий. Ну пятнадцать от силы… Можно даже таблицу составить. Чуть какое переживание – сразу подбежал к таблице и справился, сколько терпеть осталось.

Все же интересно, почему я не могу забыть Буслаева. Нелогично. Может, это не любовь, а уязвленное самолюбие? Досада? Недоумение, как это меня, такую хорошую и чудесную, такую… ну меня, меня!.. могли не оценить?