Заарин - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Шаманов cтр.№ 37

— Именно! — порадовался Сергей сообразительности Луневых.

— Ерунда! — вмешалась его жена. — Моя бабушка Мария Павловна, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, потомственная дворянка, до гробовой доски оставалась интеллигентной женщиной!

— О ней я и хотел рассказать для примера…

— Ты считаешь, что и Мария Павловна тоже… — Возмущенная Анна Кузнечихина не договорила.

— Тоже-тоже! — Сергей захохотал.

— Да я сейчас тебя убью! — объявила Анна. Вероятно, выпила она уже достаточно для смертоубийства.

— Я всего лишь хотел рассказать о Бальмонте! — торопливо уточнил Сергей.

— При чем здесь русский поэт? — не понял Лунев, зато Анна поняла, рассмеялась.

— Это валяй, — сказала, — это почти что и не про бабушку.

— Очень даже про нее, царствие ей небесное, — продолжал Сергей. — Когда мы с Анной познакомились, я учился в Московском институте кинематографии на заочном и только-только открыл для себя Серебряный век русской поэзии. Наизусть стихи шпарил, как по писаному…

— Ты не отвлекайся, — перебила его жена, — про Марию Павловну давай.

— Помнишь, Аня, мы с тобой уже заявление в ЗАГС подали и ты меня с родней знакомиться привела?

— Еще бы, будто вчера все это было…

— Мария Павловна только о своих родителях и говорила. — Сергей пояснил для Луневых: — Анин прадед, основатель Иркутского ботанического сада, выпускник Варшавского университета, вместе с семьей в тысяча девятьсот девятнадцатом году бежал из голодного Киева в сытый Иркутск. А про маму Мария Павловна рассказывала, что та музицировала, пела и обожала поэзию Константина Бальмонта. Я тогда завелся с полоборота и процитировал:

Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня…

— Ну и какова была реакция? — поинтересовался Тимофей Лунев.

— Мария Павловна задумалась, нахмурилась и произнесла дословно следующее: «Такого Бальмонта моя мама не любила».

— А что, есть и другой? — спросила Наталья Лунева.

Тем временем Тот, кто сидел на ковре, черты лица имел Валентина Петровича Вереникина, однако поведение его разительно отличалось от поведения последнего, как до заболевания моторной афазией, так и после.

На ковре сидел человек уверенный, властный, привыкший повелевать. Он заговорил с Ниной Павловной именно таким тоном на каком-то азиатском языке. По телу женщины прошла судорога, лицо искривилось, и после паузы она прошептала еле слышно:

— Не понимаю…

— Ясно, — сказал мужчина на чистом русском без всякого акцента. — Сколько тебе лет?

— Сорок пять, — с трудом ответила Нина Павловна. Тело ее продолжало скручивать то в одну, то в другую сторону, и мужчина наконец обратил на это внимание.

— Успокойся, — сказал он. — Все хорошо. Ты сейчас занимаешься сексом с любимым мужчиной, но продолжаешь отвечать на мои вопросы. Ты меня поняла?

Нина Павловна хищно улыбнулась, скорее даже оскалилась.

— Да! — выкрикнула она с придыханием, широко раздвинув согнутые в коленях ноги.

— Повторяю, спокойно. Первая страсть уже утолена. Ты получила удовлетворение. Тебе легко и приятно…

Нина Павловна расслабилась, это было заметно. Напряжение отпустило ее, ноги вытянулись, на лице застыла блаженная улыбка.

— Да, пока не забыл, принеси мне, когда придешь в следующий раз, нормальный табак, да покупай подороже, не скупись, — велел Тот, кто сидел на ковре. — Невозможно курить это дерьмо… Ты меня поняла?

— Да.

— Твой отец по национальности бурят? — начал допрос мужчина.

— Нет.

— Тогда мать?

— Нет.

— Кто из твоих родственников бурят? — спросил мужчина, теряя терпение.

— Прадед по отцовской линии.

— Его имя и фамилия?

— Гомбо Хандагуров.

— Очень хорошо. — Вдвойне бывший учитель заулыбался. Он долго расспрашивал женщину о ее родственниках, но только про тех, что были потомками Гомбо.

Нина Павловна отвечала охотно, с удовольствием и называла имена даже тех, кто умер задолго до ее рождения и о которых она и не слышала.

— Татьяна Ивановна Забазнова, моя тетя, ей семьдесят пять лет, живет в Москве по адресу…

— Не надо адрес, полетишь к ней сама, но не сегодня. — Мужчина убрал в карман трубку, повесил на прежнее место коврик с оленями и снова превратился в Валентина Петровича, бывшего учителя.

Скоро проснувшись, Нина Павловна о расспросах не вспомнила и ничего необычного не заметила. Единственно, ей показалось, что в комнате накурено, но она решила, что дым после пожара надуло сквозняком из открытой форточки, и успокоилась.

— Сегодня ты был особенно хорош, — сказала завуч уже у дверей, любовно потрепав по щеке бывшего учителя. — Пока-пока, мой молчун!

18.18. Иркутск

Досконально изучив план улицы Карла Маркса и заранее продумав каждый свой шаг, Петр Кириллович Онопко решил, не входя в ИГРУ, пройти пешком по этой улице из конца в конец от Дома художника до памятника Александру III.

Выходить из дома безоружным казалось ему теперь верхом беспечности.

Несмотря на летнюю жару, установившуюся в Иркутске, он надел легкую камуфляжную куртку и сунул в карман травматический пистолет с запасными обоймами. На пояс повесил ножны с охотничьим ножом, подарком от строительной фирмы на пятидесятилетний юбилей. Он еще подумал тогда: на кой ему нож, он и на охоту ни разу в жизни не ходил! А вот пригодился…

Жил он неподалеку от автовокзала и, проходя мимо него, заприметил двух полицейских, патрулирующих улицу. Один был по национальности бурят, другой русский. Как какое-нибудь игрушечное ружье с пластиковой пулькой на веревке, на плече бурята дулом вниз висел тот самый вожделенный АКС-74У, который он совсем недавно изучал в Интернете.

Вот оно!

Насторожившись, Онопко встал, и на него наткнулась девица с объемным баулом, торопящаяся, вероятно, к междугороднему автобусу.

— Чо стал, разиня? — Не сбавляя скорости, она обогнула Петра Кирилловича.

— Извините, — пробормотал тот, продолжая завороженно смотреть на автомат, удаляющийся вместе с полицейским.

Онопко не представлял, как он станет добывать его при свете дня в людных окрестностях автовокзала, однако проследовал за патрулем — в некотором, впрочем, отдалении.

Сунув руку в боковой карман, проверил наличие пистолета, хотя и без того ощущал его тяжесть.