Мефодий Буслаев. Тайная магия Депресняка - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Емец cтр.№ 37

– Ой, милый принц туточки! Очень приятно! Со всем нашим агромадным удовольствием! – сказал он.

«Милый принц» пощекотал ему шею мечом. Клинок отстранился. Он был брезглив и не любил заросшие шеи. Разбираться с заросшими шеями – дело бритв. Желтые глаза волчицы следили за ними, пожалуй, с интересом. В целом она вела себя довольно спокойно, хотя и продолжала рычать.

– Ты меня утомил!.. Или ты произносишь клятву верности и гостеприимства, или я отрежу тебе для начала ухо! – сказал Буслаев.

– Какое: правое или левое? – деловито спросил Антигон.

– Вначале левое, а потом правое! – сказал Меф.

Кикимор, возможно, еще бы посомневался, но клинок, изогнувшись, потянулся к его левому уху. Что-что, а оттяпывать уши он любил. Меф знал, что ему пообещать.

– Я согласен! Клянусь, клянусь! – быстро крикнул Антигон, испытывавший к своим гномьим ушкам почти комиссионерскую нежность.

– Этого мало. После «клянусь» можно про себя добавить все, что угодно. Например: «Клянусь пристукнуть этого гада Буслаева кирпичом при первом удобном случае». Мне нужна универсальная клятва верности, единая для света и мрака.

– Не знаю я никакой клятвы! – заупрямился Антигон.

Меф недоверчиво усмехнулся:

– Ну не знаешь – так не знаешь! Повторяй за мной! Verba animi proferre et vitam impendere vero.[7]

Судя по тому, как Антигон скосил на Мефа глазки и как он заскрипел зубами, клятва была ему известна и очень даже хорошо. Клятва эта возникла в Средние века, когда в исключительных случаях стражам света и мрака приходилось путешествовать вместе и укладываться спать у одного костра. Только она одна гарантировала, что до утра у тебя не срежут дарх, не уведут крылья, да и сама голова не будет отделена от туловища предательским ударом меча. Вздумавший нарушить клятву пожалел бы об этом многократно.

– Verba animi proferre et vitam impendere vero! – неохотно произнес Антигон, пытаясь смухлевать хотя бы в одной букве.

Но нет, сухой, внезапный удар грома, донесшийся снаружи, доказал, что, несмотря на все фокусы Антигона, клятва была принята к сведению светом и мраком. Меф немедленно отпустил кикимора и, спрятав меч в ножны, опустился в кресло. Он ощущал нелепость ситуации: злобный паж, волчица и он, Меф, невесть зачем вторгшийся в их полоумный лесной мирок.

Волчица продолжала настороженно следить за ним.

– Антигоша, зайчик, кофейку не принесешь? – попросил Меф.

– Я его отравлю! – мстительно прошипел кикимор, знавший уже, что от клятвы никуда не денешься.

– Угу… Только отрави, горяченький! И сахара две ложки… Это очень важный нюанс: не одна, не три, а именно две ложки! Не перепутай! – сказал Меф.

Антигон быстро взглянул на Буслаева, на спокойно лежащую волчицу, и его мятая физиономия выразила недоумение. Видимо, встреча света и мрака должна была протекать куда как кровожаднее.

– А кофе полторы ложки на стакан, если он растворимый! – продолжал Меф.

– Не учи быка бодаться, отца ругаться и слона слоняться! – раздраженно отвечал Антигон.

Ругаясь и ворча, кикимор уплелся и закрыл за собой дверь. Страшный грохот посуды, раздавшийся минуту спустя, подсказал Мефу, что кофе Антигон все же делает, и притом с большим чувством.

Не теряя из виду волчицу, Меф взял со столика книгу и прочитал вслух абзац, крест-накрест зачеркнутый ногтем:

«Доказывать нелепость дуэли не стоит – в теории его никто не оправдывает, исключая каких-нибудь бретеров и учителей фехтования, но в практике все подчиняются ему для того, чтобы доказать черт знает кому свою храбрость. Худшая сторона дуэля в том, что он оправдывает всякого мерзавца – или его почетной смертью, или тем, что делает из него почетного убийцу. Человека обвиняют в том, что он передергивает карты, – он лезет на дуэль, как будто нельзя передергивать карты и не бояться пистолета. И что за позорное равенство шулера и его обвинителя!».[8]

Меф захлопнул книгу.

– Я разочарован, валькирия. Скверная мыслишка, на троечку с о-очень большим минусом. Арея бы передернуло от такой цитатки. В том обществе, где нет дуэлей, нет и чести. Надеюсь, валькирия, ты с этим согласна, иначе зачем бы тебе пришлось перечеркивать эти строки? – сказал он.

Волчица внимательно слушала. Едва ли понимала, но не пропускала ни звука. Ее рычание давно перешло в клокотание, волнами сопровождавшее голос Мефодия. Дважды она принималась грызть говяжью кость и дважды бросала, хотя была голодна. Что-то неясное, необъяснимое со звериной точки зрения беспокоило волчицу. Это превращение было особым. Волчица, которую тревожило полнолуние и ее собственные, смутные желания, заняла все сознание, не пустив Ирку даже на роль наблюдателя. И именно в этот день в приюте валькирий волей случая появился Меф.

Буслаев захлопнул книгу и взял другую. На этот раз это оказались «Опыты» Мишеля Монтеня. Меф скосил глаза и откровенно удивился обилию «умных» книг на столе. У большинства тех, кого он знал, серьезные книги всегда соседствовали с двумя-тремя томиками беллетристики, причем беллетристика всегда выглядела куда как более зачитанной.

– Я знал только одну девушку, поглощавшую серьезные книги в таком количестве. И ноутбук у нее тоже был. Когда-то мы дружили. А сейчас что я ей скажу, если мы увидимся? «Привет! Как дела?» – произнес Меф задумчиво.

Буслаев почувствовал, что, произнося это «когда-то», он предает если не саму Ирку, то ее далекий, почти идеальный образ, слившийся с его прошлым, с тем временем, когда он был одинок и никому не нужен. Ни Эдьке, ни Зозо. Только Ирке и Бабане, которая, любя Ирку, любила и Мефа ее отраженной любовью. Felix qui quod amat, defendere fortiter audet.[9] И эта измена ничуть не отличалась от реальной. Каждый предмет, каждая мысль имеют свою тень. Все слова материальны. Все мысли материальны. В одной только материи не так много материальности, как ей самой того хочется.