У меня тоже все получилось! Какое это счастье – вырваться из душного темного земляного лаза! Я вдохнула чистый, прохладный воздух и даже глаза зажмурила от удовольствия, а когда открыла – прямо передо мною стояла Настасья Васильевна и, как всегда, недовольно прищурилась и принялась отчитывать меня:
– Нюта, Нюта, какая ты скорая. Пообедала, поскакала – а самое важное позабыла…
Я недоуменно хлопала глазами: как она успела сюда раньше меня? Но в таком месте, как Форпост, быстро перестаешь удивляться. Значит, пойдем к старцу вместе.
Настасья Васильевна протянула ко мне руку:
– Давай, давай сюда…
– Что давать? – не сообразила я.
– Сама знаешь, – насупилась женщина, шагнула и оказалась прямо передо мной.
Я уже полезла в карман за пузырьком, но с плеча съехало ружье…
…Стреляй в любого, кто тебе будет путь заступать. В любого! Хоть в брата, хоть в свата, хоть в родную мать. Стреляй, сразу стреляй…
Нет, Настасья Васильевна мне не родная мать… но все же…
Стреляй, сразу стреляй…
Я перехватила ружье и, практически не целясь, выстрелила по знакомой фигуре в темном платке. Черная фигура свернулась и рассыпалась горсточкой праха.
Была она или только примерещилась мне?
12
Последняя пуля из двустволки не пропала напрасно. Почти одномоментно с выстрелом я услышала, как зазвенело и посыпалось вниз разбитое стекло. Но меня не остановить такой ерундой. Я взбежала по ступенькам, прикидывая, как быстрее отыскать спальню Феодосия Ильича, и даже обрадовалась, столкнувшись в дверях с теткой Ниловной. Она бежала к крыльцу так, что запыхалась, обмахивалась руками и был похожа на курицу, которая пытается взлететь:
– Да что ж за напасть? Кто гвалт поднял, когда больной в доме? Опять ты, путница? Чумазая вся, в грязи – чего тебе?
Я схватила тетку под руку, закричала:
– Ведите меня к Феодосию Ильичу!
– Дык болеют оне сильно…
– Я знаю! Идемте к нему. – Я резко нажала ей на локоть. Пыхтя и вздыхая, Ниловна повела меня по хитросплетению переходов между домом и пристройками, пока мы не остановились перед внушительной дверью, Ниловна постучала:
– Макарий, поди сюда!
Дверь открылась, в просвете появилась светлая бородка Макария, Ниловна тут же затараторила:
– Выйди, погляди! Путница, будь она неладная, разнесла стекло с обреза! Потом говорит, веди, мол, меня к Феодосию…
– Входи! – Макарий пустил меня в комнату, к большому неудовольствию тетушки:
– Для чего только ты, Макарий, таких гостей приваживаешь, один убыток от них! Сам погляди – я уже и руку об то стекло успела порезать! – на ладони у тетеньки действительно была кровь, она наспех перевязала ее носовым платком.
– Что я, стекла битого не видел? Ниловна, вы бы лучше за пирогами смотрели, не ровен час, пригорят, – и рука у вас была бы цела.
– Нет, пойдем со мной, пойдем… – Макарий сдался под атаками грузной тетушки и вышел, притворив за мной двери.
Я огляделась внутри комнаты: посох слепого старца был прислонен к широкой деревянной спинке кровати так, что вырезанный на нем филин словно парит над лицом больного, пытаясь защитить его от недуга. Белизна подушек, седины и рубахи, в которую он был облачен, сливались, а кожа приобрела желтоватый, восковой оттенок. Веки его были плотно закрыты, ноздри и губы неподвижно замерли. В таком лице трудно обнаружить признаки жизни, как ни старайся.
Рядом с кроватью на маленькой скамеечке устроился Лёшка, он держал больного за руку, уткнулся лбом в его подушку и, кажется, дремал. На столе около кровати стояло несколько кувшинов, глиняная мисочка с ягодами и пара кружек, но ни одной ложки не видно. Я зубами вытащила из бутылочки плотно прилегавшую пробку и налила лекарство Настасьи Васильевны в пустую кружку, отмерив на глазок.
Если я ошиблась и старец Феодосий умрет, пока я с ним, считай, одна, – местные жители меня в клочки разорвут. Если ошиблась Настасья Васильевна и лекарство ему не поможет – разорвут все равно меня. Хотя какая мне разница?
Я тронула Лёшку за плечо и попросила:
– Сходи, принеси водички… – дождалась, когда хлопнет дверь, и поднесла кружку к губам старца. По моему телу пробежала тревожная, щекотная волна – я почти физически чувствую, что за каждым моим движением следит множество невидимых глаз.
Они смотрят на меня сквозь мутные окошки, из каждого темного угла, даже из щелей и подпола. Еще немного, и эти невидимки бросятся на меня – я торопливо зажала нос Феодосия Ильича и одним движением влила ему в рот темную, похожую на чернила жидкость. Отпустила нос и осторожно прижала подбородок, чтобы средство не вылилось. Он сглотнул – от горла вниз по телу волной прокатилась судорога, я испуганно отдернула пальцы. На щеках старца сразу же обозначилась сеточка из алых ниточек капилляров, кожа порозовела, глаза открылись – прозрачные и пустые. Хотела отскочить подальше – но не успела. Феодосий Ильич приподнялся на подушках, и опустил тяжелую, прохладную длань мне на макушку:
– Путница?
Какое-то слишком действенное средство, может, лучше закопать его обратно в этот холм из подушек? Но я не решаюсь, а только пытаюсь объяснить:
– Настасья Васильевна просила принести вам лекарство…
– Помнит, значит, родича? – Он чуть заметно улыбнулся и провел рукой по моей голове, вздохнул. – Вот и волосы у тебя отросли, а никак не угомонишься. Значит, на правь собралась?
– Ага. Ведь где-то она существует – эта правь?
– Есть. Как не быть. – Феодосий выпрямился, пригладил седую бороду, протянул руку и взялся за посох. – На правь наши родичи уходят, когда покидают земной предел.
– Я думала, это как навь, только в другой стороне, за болотом…
– Кто на навь ушел – тех с грязью мешают, их кости в земле лежат, в темноте, в сырости, пока не истлеют. Оттого ваши люди страшатся смерти. Мы так не делаем, мы почивших сродников в радости провожаем через огонь. С дымом погребального костра их души отлетают прямиком на правь и там пребывают среди протчих духов. Тебе же зачем на правь понадобилось? Чего здесь не живется?
– Хочу вернуться домой! – честно призналась я.
– Много ли хорошего ты дома оставила? – насупился Феодосий. – Сотоварищи твои все здесь, сродник твой и жених тоже…
– При чем тут жених, – вспылила я, – чем он мне поможет?
– Если помочь ему нечем – зачем вообще такой жених? – вскинул седые брови Феодосий. Долгий разговор после внезапного выздоровления утомил его, кожа опять поблекла. – Налей лучше мне воды…
Я заглянула в кувшины на столе, но в одном было пусто, в другом липкая жидкость с медовым запахом оставалась только на самом донышке.