Контракт Паганини - читать онлайн книгу. Автор: Ларс Кеплер cтр.№ 77

— Это Диса, — улыбаясь сказала она. — Я звоню посреди обеда?

Йона услышал оживленный мужской голос. После дежурной болтовни Диса спросила:

— Послушайте, у меня есть хороший друг, и он просил меня задать вам один вопрос.

Она посмеялась какой-то шутке, а потом перешла к делу:

— Можно ли определить, какие ноты играет скрипач… нет-нет… я хочу сказать — по положению пальцев.

Диса слушала ответ, наморщив лоб. Откуда-то из переулков Старого города донесся марш.

— Хорошо. Кай, знаете что, пусть лучше он сам поговорит с вами.

И Диса молча протянула телефон Йоне.

— Йона Линна.

— О котором Диса столько рассказывает, — весело подхватил Кай Самюэльссон.

— У скрипки всего четыре струны, — начал комиссар. — Вероятно, на них можно сыграть не так много нот…

— Что значит «сыграть»? — поинтересовался профессор.

— Самый низкий звук — на неприжатой струне соль, — спокойно сказал комиссар. — А есть ведь и самый высокий звук…

— Верно, — перебил профессор. — Французский ученый Мерсенн издал в 1636 году книгу «Универсальная гармония». В этой работе он пишет, что лучшие скрипачи способны сыграть на неприжатой струне почти октаву. Это означает, что диапазон возрастает от соль малой октавы до ми третьей октавы… что дает нам в общей сложности тридцать четыре звука на хроматической шкале.

— Тридцать четыре звука, — повторил Йона.

— Но если мы перейдем к музыке более близкой к нашему времени, — оживленно продолжил Самюэльссон, — то исполнение на неприжатой струне расширилось за счет новой аппликатуры… и еще при наших подсчетах следует учесть, что теперь скрипач может добраться до ля третьей октавы, так что хроматическая шкала разрастается до тридцати девяти звуков.

— Продолжайте, — попросил комиссар. Диса остановилась возле галереи, в витрине которой было выставлено несколько разрозненных неясных картин.

— А когда Рихард Штраус в 1904 году пересмотрел берлиозовский трактат об инструментовке, для оркестрового скрипача стала считаться максимально возможной четвертая октава. То есть сорок девять звуков.

Кай Самюэльссон посмеялся в трубку над выжидательным молчанием Йоны.

— До верхней границы очень далеко, — пояснил он. — К тому же сюда надо прибавить еще целый регистр флажолетов и четвертьтонов.

Комиссар с Дисой прошли мимо новенькой ладьи викингов у Дворцового причала и приближались к Королевскому саду.

— А на виолончели? — нетерпеливо перебил Йона.

— Пятьдесят восемь.

Диса нетерпеливо глянула на него и указала на кафе под открытым небом.

— Меня интересует вот что. Если вы посмотрите на достаточно четкую фотографию четырех музыкантов, две скрипки, альт и виолончель, — продолжал комиссар, — сможете ли вы только по положению пальцев на струнах и шейках инструментов определить, что именно они исполняют?

Самюэльссон без раздумий отозвался:

— Это может быть что угодно, вариантов — не одна тысяча…

Диса пожала плечами и пошла дальше, не глядя на Йону.

— Семь миллионов комбинаций, — уточнил Самюэльссон, подумав.

— Семь миллионов, — повторил Йона.

Самюэльссон снова замолчал.

— Но на фотографии, о которой я говорю, — Йона продолжал гнуть свое, — отчетливо видны пальцы и струны, так что огромное количество комбинаций можно исключить…

— Давайте я взгляну на эту вашу фотографию, — сказал профессор. — Но я не собираюсь угадывать ноты.

— А что же…

— А теперь представьте себе, Йона Линна, — радостно говорил Самюэльссон, — представьте себе, что вам удалось установить примерную комбинацию нот. Как вы собираетесь искать их среди тысяч струнных квартетов Бетховена, Шуберта, Моцарта…

— Видимо, это невозможно.

— Если серьезно — то да, невозможно.

Йона сказал «спасибо» и закончил разговор. Диса ждала, сидя на бордюре фонтана. Он сел рядом, и Диса потерлась щекой о его плечо. Обнимая ее, Йона вдруг вспомнил слова, которые Роберт Риссен сказал о брате: «Если даже Аксель не сумел, то, думаю, это вообще невозможно».

Йона быстро шагал вверх по Брагевеген. Со стороны Немецкой школы доносились детский смех и крики.

Комиссар позвонил в дверь Акселя и услышал, как звонок мелодично отозвался где-то в глубине дома. Йона немного подождал, а потом решил обойти дом кругом. Вдруг послышался неприятный пронзительный визг. Звук струнного инструмента. В тени оливкового дерева, на мраморных плитах террасы стояла девочка со скрипкой. Девочке было лет пятнадцать. Очень коротко стриженные волосы, руки в татуировках. Возле девочки стоял Аксель Риссен; он кивал и с интересом слушал, как она возит смычком по струнам. Похоже, девочка взяла скрипку в руки в первый раз. Может быть, это дочка Акселя или внучка — Аксель не отрываясь смотрел на нее с нежной заинтересованностью.

Смычок косо прошел по струнам, послышался тягучий визг.

— Очень жестко, — объявила девочка, видимо, поясняя, отчего вышло так неблагозвучно.

Она улыбнулась и осторожно вернула скрипку Акселю.

— Игра на скрипке требует слуха, — ласково сказал Аксель. — Прислушиваешься, слышишь музыку внутри себя и просто делаешь так, чтобы она зазвучала вовне.

Он положил скрипку на плечо и заиграл вступление к «Сегидилье» из «Кармен», прервался и стал показывать девочке скрипку.

— Сейчас я натяну струны не очень тщательно, вот так и вот так, — сказал он и принялся крутить колки.

— Зачем?

— Теперь скрипка расстроена, — пояснил Аксель. — И если бы я просто упражнялся, разучивал аппликатуру — так же, как я играл только что, — оно звучало бы вот так.

Он снова заиграл «Сегидилью». Звук был чудовищный, почти невыносимый.

— Прекрасно, — рассмеялась девочка.

— Но если послушать струны, — сказал он и нажал струну «ми», — слышишь? Низковато, но это неважно, это можно исправить, если взять звук повыше на грифе.

Аксель положил скрипку на плечо и опять заиграл вступление на ненастроенной скрипке, странно прижимая струны пальцами — и совершенно чисто. «Сегидилья» вдруг зазвучала превосходно.

— Ты колдун, — засмеялась девочка и захлопала в ладоши.

Комиссар поздоровался и пожал руку сначала Акселю, потом девочке. Он смотрел на Акселя и на ненастроенную скрипку, которую тот держал в руках.

— Впечатляет.

Аксель проследил за его взглядом и покачал головой.

— Я не играл тридцать четыре года, — сказал он странным голосом.