— Я пойду, — пробормотал он.
Симоне кивнула.
Они посмотрели друг на друга.
— Позвони, когда Кеннет отследит разговор.
— Куда ты сейчас?
— На работу.
— Спишь в кабинете?
— Это довольно практично.
— Можешь спать здесь.
Эрик от удивления не знал, что ответить. Но секундного молчания хватило, чтобы Симоне истолковала его заминку как колебания.
— Не думай, что это приглашение, — торопливо сказала она. — Не воображай себе ничего такого.
— Мне все равно, — ответил он.
— Перебрался к Даниэлле?
— Нет.
— Мы уже расстались, так что врать не обязательно. — Симоне повысила голос.
— Ладно.
— Что? Что «ладно»?
— Я перебрался к Даниэлле, — солгал он.
— Хорошо, — шепнула она.
— Да.
— Я не собираюсь выспрашивать, молодая ли она, красивая и…
— Она молодая и красивая, — оборвал Эрик.
Он пошел в прихожую, обулся, вышел из квартиры и закрыл дверь. Подождал, услышал, как Симоне заперла дверь и накинула цепочку. Эрик стал спускаться по лестнице.
Глава 31
Утро понедельника, четырнадцатое декабря
Симоне разбудил телефонный звонок. Шторы были подняты, и спальню заливал зимний свет. Симоне успела подумать: «Наверное, это Эрик» — и чуть не расплакалась, поняв, что он и не собирался звонить, что сегодня утром он проснулся рядом с Даниэллой, что она теперь одинока.
Она взяла телефон с прикроватного столика и ответила:
— Да?
— Симоне? Это Ильва. Я несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться.
У Ильвы был напряженный голос. На часах уже десять.
— Мне сейчас не до того, — натянуто сказала Симоне.
— Они его не нашли?
— Нет.
Стало тихо. Какие-то тени проплыли мимо окна, и Симоне увидела, как с крыши дома напротив падает краска. Отслоившиеся пласты, которые соскребают люди в оранжевых комбинезонах.
— Извини, — сказала Ильва. — Не буду мешать.
— А что случилось?
— Утром опять приходил ревизор, что-то не так. И я плохо соображаю — здесь Норен. Стучит.
— Стучит?
Ильва издала невнятный звук.
— Явился с резиновым молотком и заявил, что создал новое течение, — объяснила она устало. — Сказал, что покончил с акварелью и ищет нишу в искусстве.
— Пускай ищет свою нишу где-нибудь подальше.
— Он расколотил миску Петера Даля.
— Ты позвонила в полицию?
— Да, они приезжали. Норен все зудел о свободе творчества. Они велели ему держаться от нас подальше, так что теперь он стоит на улице и лупит своим молотком.
Симоне вылезла из постели и посмотрела на себя в дымчатое зеркало одежного шкафа. Она выглядела тощей и уставшей. Как будто ее лицо разбилось на множество мелких осколков, и его пришлось склеивать заново.
— А Шульман? — спросила Симоне. — Как там с его залом?
Ильва заговорила деловым тоном:
— Сказал, что ему нужно поговорить с тобой.
— Я ему позвоню.
— Там что-то со светом, он хочет показать тебе. — Ильва понизила голос: — Я не знаю, как там у вас с Эриком, но…
— Мы разошлись, — коротко сказала Симоне.
— Потому что я думаю… — Ильва замолчала.
— Что ты думаешь? — терпеливо спросила Симоне.
— Что Шульман влюблен в тебя.
Симоне встретила в зеркале свой собственный взгляд и вдруг ощутила волнующую пустоту в теле.
— Постараюсь прийти, — сказала она.
— Сможешь?
— Только позвоню кое-кому.
Симоне вернула трубку на место и немного посидела на краю кровати. Беньямин жив, это главное. Он жив, хотя со дня похищения прошло уже несколько суток. Это очень хороший знак. Похититель не заинтересован в том, чтобы непременно убить его. У него другие цели, может, он собирается потребовать выкуп. Симоне быстро подсчитала свои активы. Что у нее есть? Квартира, машина, кое-какие картины. Галерея, естественно. Можно занять деньги. Как-нибудь справится. Она человек не богатый, но папа может продать дачу и свою квартиру. Они могут жить вместе в съемной квартире, где угодно, это ничего — лишь бы вернуть Беньямина, лишь бы вернуть ее мальчика.
Симоне позвонила отцу, но он не отвечал. Она оставила короткое сообщение о том, что отправляется в галерею, потом быстро приняла душ, почистила зубы, переоделась и вышла из квартиры, не погасив свет.
На улице было ветрено, морозно. Глухая тьма декабрьского утра — сонная, кладбищенская. Пробежала собака, волоча поводок по лужам.
Едва подойдя к галерее, Симоне поймала взгляд Ильвы через стеклянную дверь. Норена не было видно, но на земле возле дорожки осталась сложенная из газеты наполеоновская треуголка. Картины Шульмана светились зеленым. Блестящая аквариумно-зеленая масляная живопись. Симоне вошла; подбежала Ильва и обняла ее. Симоне заметила, что Ильва забыла покрасить волосы в черный цвет — в прямом проборе угадывалась отросшая седина. Но лицо гладкое, подкрашенное, губы темно-красные, как всегда. На Ильве был серый костюм с юбкой-брюками, полосатые черно-белые колготки и тяжелые коричневые ботинки.
— Здорово, — сказала Симоне и огляделась. — Как же много ты сделала!
— Спасибо, — прошептала Ильва.
Симоне подошла к картинам:
— Вот так я их не видела, как они задуманы. Только по отдельности.
Она сделала еще шаг к картинам:
— Как будто текут куда-то.
Симоне перешла в следующий зал. Там стояла каменная глыба с пещерной живописью Шульмана на деревянных подставках.
— Он хочет, чтобы здесь были масляные лампы, — сказала Ильва. — Я считаю, что это невозможно, люди хотят видеть, что покупают.
— Не хотят.
Ильва рассмеялась:
— Значит, пускай Шульман делает как хочет?
— Да. Пускай делает как хочет.
— Можешь ему сама об этом сказать.
— Как это?
— Он в кабинете.
— Шульман?
— Сказал, что ему нужно сделать пару звонков.
Симоне бросила взгляд на кабинет, и Ильва кашлянула:
— Пойду куплю бутерброд к обеду…
— Уже?
— Я только подумала, — сказала Ильва, потупив глаза.