Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Бершидский cтр.№ 43

— Ужасно грубо, понимаешь? — говорит Молинари Штарку, закатив глаза.

— Вам и правда не понять, — косится на сыщика англичанин. — Но я боялся спугнуть этого Иванова. Если бы я сразу подошел, он бы запомнил лицо и… и…

— Вы не смогли бы следить за ним, как собирались? — прямо спрашивает Штарк.

— Да, вы правы. Я бы больше не смог слиться с фоном. Ну, а потом скрипку взяли в руки вы, — Фонтейн кивает в сторону Анечки, — а этот скрипач забрал ее у вас и пошел к сцене. Ну и вы помните, как он играл. — Англичанин снова обращается к Анечке Ли, и она молча кивает. — А остальные тут этого не слышали и, возможно, никогда не услышат ничего подобного. Это не передать словами.

— Это было как гроза, — неожиданно произносит Анечка тихим голосом. И все некоторое время молчат. Наконец Фонтейн продолжает рассказ:

— Иванов вернулся к столику, выпил виски и стал собираться. Не знаю даже, что я сказал коллегам, но когда он вышел, я выскользнул за ним. Он, по-моему, был слегка пьян. Я шел за ним на совсем маленьком расстоянии, но он меня не замечал. По дороге Иванов получал сообщения на телефон, останавливался, чтобы ответить. Я тоже останавливался, потом шел за ним дальше. Мы спустились в метро. Я сел в соседний вагон — было совсем пусто, и я видел его через стекло. Он вытащил из футляра какие-то бумаги, ноты наверное, стал изучать, но скоро снова их убрал. Видимо, в глазах у него мутилось. Мы доехали до конечной остановки с одной пересадкой, я вышел за ним на улицу…

— А почему в метро-то вы не подошли к нему? Не объяснили, кто вы, не попросили показать инструмент? — спрашивает Штарк.

— Я же говорю — боялся его спугнуть. Да и мало ли как он отреагировал бы, пьяный. Я еще толком не придумал тогда, как действовать дальше. Просто я не мог выпустить скрипку из виду. А когда мы вышли из метро, я ее чуть не потерял, потому что там вы ждали его в машине, — Фонтейн снова смотрит на Анечку Ли. — Иванов подошел к вашей «Порше», а я заметил такси, которое дежурило ярдах в двадцати, возле автобусной остановки, и побежал к нему. Еле успел залезть в машину, а вы уже отъехали. Я сунул водителю двести долларов — все, что у меня было в кошельке, — и он поехал за вами.

— А я и не заметила, что кто-то всю дорогу ехал сзади, — удивляется Анечка.

— Вероятно, вы думали о другом, — ухмыляется Фонтейн. Анечка без улыбки смотрит ему прямо в глаза, заставляя опустить взгляд. — Так или иначе, когда вы свернули в переулок и остановились, я попросил водителя проехать немного вперед и высадить меня. Дошел до угла переулка и увидел, как вы вылезаете из машины, забывая ее запереть. А Иванов забыл свой футляр. Как только вы вошли в подъезд, я побежал к машине. Но вовремя остановился, потому что подумал про камеры. В Лондоне на подъезде легко могла быть камера, почему бы и не в Москве? Так что я по стеночке подобрался к подъезду — и, да, увидел глазок. Никогда бы его не заметил, если бы не искал специально. У меня пятка была заклеена пластырем — новые туфли натерли. Я оторвал пластырь и залепил камеру.

— Видишь, Иван, разницы между юристом и профессиональным вором на самом деле нет никакой, — комментирует Молинари.

— Этот идиот оставил скрипку любому бомжу, который решил бы переночевать в открытой «Порше», — покачал головой Фонтейн. — Поставьте себя на мое место. Что бы вы сделали — оставили ее там лежать?

— Даже не знаю, как бы я оказался на твоем месте, Фил. Я всю жизнь помогаю ловить воров, а сам ничего никогда не крал.

Штарку кажется, что после бостонской истории это замечание звучит несколько сомнительно, но не возражает партнеру.

— Филип, мне как раз понятны ваши мотивы, — говорит он. — И что было дальше?

— Дальше я открыл дверь, увидел футляр между сиденьями, вытащил его и пошел вниз по переулку. Мне нужно было где-нибудь присесть и открыть футляр.

— А почему вы не открыли его прямо в машине?

— Если бы вы, мисс, — Фонтейн снова адресуется к Анечке, — вспомнили, что не закрыли машину и спустились, вы бы подумали, что в ней роется вор, и все могло пойти кувырком.

У Штарка складывается впечатление, что Фонтейн с самого начала хотел украсть скрипку и только обрадовался, что ему представилась такая возможность. Но он оставляет это мнение при себе.

— И вот вы открыли футляр и увидели… — подталкивает он рассказчика.

— Я открыл футляр на скамейке в сквере и увидел нашу фамильную скрипку, точно такую, какой я всегда ее представлял. Вы даже не можете себе представить, что я чувствовал. Но больше всего, наверное, облегчение. Я представил себе, как приду на концерт без бинокля, сяду и буду просто слушать музыку… Но еще надо было отправить скрипку домой. Наверняка для вывоза нужны были какие-то таможенные документы. Но у меня есть хороший знакомый в посольстве. Он кое-чем мне обязан… Даже не столько он сам, сколько его отец. Я помогал ему улаживать одно сложное дело. В общем, если вас интересует, как я вывез скрипку из России, — я отправил ее дипломатической почтой. Мой знакомый дипломат даже не знает, что было в посылке. Ее доставили в МИД, а там уж я сам ее забрал.

— Скажите, Филип, а у вас все-таки есть какие-то документы, доказывающие принадлежность скрипки вам или хотя бы покойному мистеру Уорду?

— Конечно. Электронные копии всей документации у меня с собой, я же привез их на встречу с Константиновым, которая не состоялась из-за вас, Молинари. Это расписка Джорджа Харта в получении ста гиней за скрипку Страдивари и подробное описание самой скрипки и ее происхождения, составленное Хартом, — он проследил ее от самого раннего коллекционера «страдивари», графа Коцио ди Салабуэ, через цепочку легендарных коллекционеров до мастерской своего отца. Ну и генеалогическое древо Уордов — Фонтейнов, из которого следует, что по праву наследования скрипка должна теперь принадлежать мне. Я ведь, знаете ли, возил все это в Москву, уже когда скрипка была в Лондоне. Хотел разыскать скрипача, показать ему бумаги, объяснить, что скрипку, которую он считал своей, украли не сейчас, а сто сорок с лишним лет назад. Я хотел предложить ему денег на хороший инструмент. Даже отличный, какого-нибудь «сториони» или «вийома». Ведь он не виноват, что играл на краденой скрипке. А я обеспеченный человек, эта скрипка имеет — имела — для меня не денежную ценность. Но я не нашел Иванова. Как я теперь понимаю, он испугался мести со стороны Константинова за… за вас, мисс. Его родители не захотели мне помочь, довольно грубо выставили за дверь. Ну что ж, строго говоря, я не обязан был ничего делать для Иванова. Так что я вернулся в Лондон.

— Вы сказали, что у другого человека оказался документ, который заставил вас признать его собственность на скрипку. Вы имеете в виду мистера Эбдона Лэма?

— Ну да. Я отвез скрипку в Эшмоловский музей в Оксфорде. Там потрясающая коллекция струнных инструментов, в том числе «Мессия» Страдивари — вы, наверное, знаете, великолепная скрипка, на которой почти никогда не играли, так что сохранился оригинальный лак… Я хотел удостовериться, что не ошибся, что это действительно наша скрипка, а не копия. Там ее изучили, провели дендрохронологическое исследование. Мне сказали, что с высокой вероятностью это тот самый инструмент работы Страдивари. Но когда я приехал ее забрать, в Оксфорде меня ждал этот джентльмен, Эбдон Лэм. Он предъявил свои документы, вернее, один документ, — расписку Адриана Уорда в том, что последний передал скрипку некоему Эбдону Лэму в уплату долга в пятьдесят гиней и получил еще пятьдесят гиней, чтобы покрыть разницу между долгом и стоимостью инструмента. Мне все это показалось подозрительным, начиная с совпадения имени… Но мистер Лэм объяснил, что у него в роду всех мужчин называют Эбдон. Я попросил у него копию документа, чтобы сравнить подпись Адриана Уорда с образцами из семейного архива. Он сказал, что с удовольствием предоставит оригинал для сравнения специалисту, которого я выберу. Я дал ему координаты эксперта, которого использует наша фирма, и тот подтвердил подлинность автографа. Более того, среди наших семейных документов сохранилась расписка Уорда в получении 50 гиней в долг от Гордона Кингсли — именно этот долг перешел впоследствии к предку мистера Лэма и был погашен Уордом в Петербурге. Вероятно, Уорд чувствовал, что умирает, и не хотел оставлять долг матери. А пятьдесят гиней, которые ему выплатил Лэм, видимо, пошли в уплату его петербургских долгов. Так что от миссис Уорд, которая наследовала сыну, никто не потребовал платы по каким-либо обязательствам Адриана. Он был щепетильный молодой человек.