Вскоре Зозо и ее братец, облачившийся по этому случаю в
легкий летний костюм, но наотрез отказавшийся надевать галстук, уже проталкивались
между припаркованных у входа в ЦДЛ машин. Показав заторможенному охраннику
пригласительные, они поднялись по лестнице и направились в зал. Творческий
вечер уже закончился. Гости вольной толпой сгрудились у столов и оживленно
разговаривали. Многоопытный Эдя быстро произвел инспекцию угощений и
разочаровался. Кроме бутербродов и газированной воды – в немереном, правда,
количестве – на столе помещался один только печальный салат из огурцов и
петрушки.
Правда, несколько гостей уже таинственно булькали чем-то в
углу, но Эдю это не привлекло. Он был гурман и ценил встречи не столько в
смысле «буль-буль», сколько в смысле «ням-ням» и «ля-ля».
Тут же прохаживался вездесущий Вольф Кактусов. Увидев
вошедшего в зал Хаврона, Вольф смутно забеспокоился, подбежал к нему и
мнительно проблеял:
– Простите, я вас раньше видел? Не видел?.. В самом деле, не
видел?.. А-а, ну ладно! Вы часом не критик? Нет? Статей тоже не пишете?..
Убедившись, что Эдя не конкурент, Кактусов успокоился и,
утратив к Хаврону интерес, величественно удалился.
Зозо, не ожидавшая, что здесь будет такое скопление публики,
растерянно остановилась у входа. Кто-то, подойдя сзади, обнял ее за талию. Она
оглянулась и едва узнала в элегантной даме со впалыми щеками и очень коротким
высветленным ежиком волос свою подругу Викторию, жену художника Игоря Хмарыбы.
Виктория была в светлом габардиновом пончо, повторявшем спереди и на спине
рисунок червонной дамы, и переливающихся брюках с разрезом ниже колена. На
груди у нее трубили нанизанные на кожаный шнурок индийские слоны из красного
дерева.
Вместе со своими деревянными слонами Виктория не пропускала
ни одного мало-мальски заметного культурного мероприятия. Она знала всех. Ее
все знали.
– Опаздываешь, дуся! Пойдем я тебе всё покажу, – тоном
хозяйки сказала Виктория, клюя губами воздух у щеки подруги.
Зозо думала, что Виктория будет представлять ей поэта, но
ничего подобного. Она ограничилась тем, что издали помахала ему рукой и велела
Зозо сделать то же самое.
– Как его фамилия? – шепнула застенчиво подруге Зозо.
– Как? Ты не знаешь? Лев Овалов! Поэт, прозаик, художник, по
совместительству гений. Лобзиком, говорят, еще выпиливает. Недавно дописал
«Курочку Рябу».
– Разве она не народная?
– Ну милая моя! Сразу видно, что в литературе ты ни бум-бум.
Народная значит ничья… Да не оглядывайся ты! Не волнуйся, он нас не слышит. В
нем бурлит вдохновение.
И в самом деле, Лев Овалов смотрел не столько на Зозо,
сколько сквозь нее. Он булькал газированной водой и искал основополагающую идею
в сказке «Колобок».
– Бабушку не слушал – раз! Зайцу нахамил – два! Медведю
нахамил – три! Это, заметьте, уже нагнетание! И в финале попался лисе! И та его
ам, бам, бац! Сожрала, понимаете, за милую душу! Это же притча! Вот что
натолкнуло меня на создание мистерии с трансформированным сюжетом «Кол и Бок»!
Колобок бьет лису колом в бок – это же находка, а? – вскрикивал он, обращаясь к
двум пожилым дамам, завитым как барашки.
Дамы вежливо кивали, тряся кудряшками. Лев Овалов еще больше
вдохновлялся и кричал на дам так яростно, словно колобка слопала не лиса, а эти
две особы. Дамам было неуютно и хотелось улизнуть, но они стыдились мэтра и
лишь кивали все жалобнее.
– Так-то, мать моя женщина! Имейте это в виду, ничтожные!
Пушкин отличается от Пупкина всего одной буквой. Зато какой! – гремел Овалов,
не имевший с великим поэтом вообще ни одной общей буквы.
Пока два бедных барашка отдувались, другие гости спокойно
щипали огуречный салат, путаясь зубами в петрушке.
– А эти лентяи чего? Почему про колобка не слушают? –
возмутилась Зозо.
– Что ты, дорогая, при чем тут колобок? Искусство надо
любить исключительно ради его деятелей! Узнаешь? Знаменитый артист Гарольд Семипалатинский,
мечта всех женщин и гроза мужчин, – нарочито громко сказала Виктория, и
плешивый элегантный артист, имевший вид того коня, который не портит борозды, с
интересом повернулся в их сторону.
– Чего ты так кричишь? Неловко, – пугливо прошептала Зозо.
– Кому неловко? Тебе неловко? Да брось, дуся, тут все свои!
– отмахнулась Виктория.
– Так ты всех знаешь? А кто тот мужчина, который бутербродик
пальцем трогает? – спросила Зозо, заинтересовавшись детиной баскетбольных
габаритов.
– Каким еще пальцем? Где? – заинтересовалась Виктория. – Фу,
милочка, у тебя и вкус! Это спортивный комментатор Углеводов. Зоологический
примитив! Ведет утробное существование, но почему-то таскается на все тусовки.
Я про него точно знаю, что он собирает открытки и марки с изображением ежиков.
– Ежиков? А что тут плохого? – удивилась Зозо.
– Да, ничего… Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не брало
заложников. В семнадцать лет он впервые додумался, что голову можно мыть
жидкостью для посуды. Всего одна капля – и блестящий результат. С тех пор
никаких ярких открытий не совершал.
Припечатав зоологического примитива, Виктория снизошла к
подруге с высоты своих каблуков и великодушно предложила:
– Если хочешь, я вас познакомлю! Он, кажется, недавно
развелся. Его можно взять тепленьким… Его жена, тоже спортсменка, кидала что-то
тяжелое на последней Олимпиаде. Ну так идем знакомиться? Что ты стоишь?
И не дожидаясь согласия, Виктория тронулась вперед, призывно
восклицая: «Молодой человек!»
Испуганная Зозо, не желавшая знакомиться с разведенным
спортивным комментатором, повисла у подруги на руке и пискнула:
– Не хочу! Не надо!
– Почему не надо? Надо. Молодой человек, вы что, глухой? С
вышки ныряли, и вода в уши затекла? – громко спросила Виктория, бросая в атаку
своих деревянных слонов.
– Не нужно! – взмолилась Зозо. – Не нужно!
Червонная дама освободила свое габардиновое пончо и
передернула плечами.
– Спокойно, рыбка, мы не на фронте! Ну не понравился он тебе
и не надо!.. Зачем же визжать на весь зал? А вы слушайте про колобка, молодой
человек, не отвлекайтесь! Вам полезно, сюжета вы все равно не знаете.
Продолжайте впитывать идею. Мы обознались! Всего доброго! Не пропадайте!