Но Витька-юродивый, опершись на костыль, смотрит так упорно,
с таким испепеляющим презрением, что рука Мефодия словно случайно дрожит и лед
летит под ноги, разбрызгиваясь желтоватыми осколками..
Сны, сны, сны. У всего есть оборотная сторона. За яркие дни
мрак берет плату скверными ночами. Вот под деревом в траве лежит персик. Он так
мягок на вид, так блестит росой его пушок, что желудок томится от счастья и
беспокойства, точно второкурсник на первом свидании, который, стоя под часами,
сам того не замечая, отгрызает листья от букета с тюльпанами. Но, увы, под руку
со счастьем всегда идет разочарование и грызет его кариесным зубом. Когда
поднимешь персик, обнаружишь, что дно уже размокло и в сладкой гнили
обязательно копается червяк.
Не первую уже ночь Мефодия преследовало нечто вязкое,
гораздо более упорное, чем просто сон. Он ощущал, что вокруг роятся незримые
духи – слуги мрака, что тысячи настойчивых глаз не отпускают его ни на миг. И
непонятно было, что плещется на дне этих глаз – подобострастие, страх,
глумливое ли ожидание.
Сегодня Мефодий видел во сне, что стремительным потоком его
несет к водопаду. Перед водопадом огромные темные ворота. В центре ворот –
львиные морды с выпуклыми чеканными глазами. В зубах – бронзовые кольца.
Мефодий знает, что, как только он окажется с той стороны, ворота закроются и
произойдет нечто ужасное, непоправимое.
Мефодий пытается выгрести, хватается за камни, судорожно
работает ногами, но бесполезно. Страшные ворота все ближе. Видно, как вода, проходя
сквозь них, чернеет, а затем обрушивается в ничто. От ужаса Мефодий кричит и
просыпается. Он сидит на кровати и судорожно откашливает несуществующую воду.
Затем сильно ударяет себя по щеке, и лишь резкая плоская боль убеждает его, что
это не сон уже, а явь.
Июль в Москве выдался влажным и душным. Днем жара, ночью
проливные дожди. За окном уже светало. Голубоватый, бесполезный свет фонарей
плыл в молочном тумане.
– Дурдом! – громко сказал Мефодий. Сказал, просто чтобы
услышать свой голос. Пустой дом на Дмитровке, 13, равнодушно проглотил его
слова. Ему и не такое приходилось слышать. И не такое видеть.
Недавно по требованию Арея Мефодий покинул гимназию
Глумовича и перебрался в Канцелярию мрака, в комнату на верхнем этаже, сразу
над офисом. Сюда действие пятого измерения не распространялось – Арей по
возможности ограждал Мефодия от излишней магии. Вокруг были зеленоватые, с
облупившейся штукатуркой стены, выбитый паркет и высокие потолки с наядами,
танцующими вокруг крюка от отсутствующей люстры. Если величина комнаты могла
испугать, то скудость мебели удивить. Старинная высокая кровать в самом центре
и легкомысленный стул на тонких изогнутых ножках. На стуле стоял глубокий таз с
водой, которой Мефодий умывался. Вода в тазу никогда не заканчивалась. Пару
раз, экспериментируя, Мефодий пытался через дыры в полу залить расположенный
внизу офис, но у него ничего не получилось.
В дополнение к кровати и стулу в углу обретался старинный
рояль, скалящийся желтоватыми клавишами. Иногда Мефодий подходил к нему и,
наудачу нажимая, извлекал из недр иструмента глухой и таинственный звук.
Совсем близко раскинулись скучная Тверская, веселая и
дряхлая старушка Воздвиженка, строгий Кузнецкий. Однако здесь, в комнате с
огромным окном, снаружи которого была натянута строительная сетка, города
как-то не ощущалось. Москва сгинула, провалилась куда-то, стала пустой и
ненужной декорацией.
Мефодий встал и с досадой пнул ножку кровати – громадной,
резной, царской. Не так давно кровать, зловеще ухмыляясь, привез откуда-то верный
Мамай. Мефодий еще, помнится, задумался: если Мамай ездит на машинах, которые
давно сгорели, то не оттуда ли, из небытия, из кладовой про
Мефодий даже стащил тяжеленную перину и внимательно осмотрел
ту часть кровати, что была под ней. Он все пытался понять, отчего ухмылялся
пластилиновый хан. Да, так и есть. В кровати засели несколько сплющенных пуль.
Продолжив изучение кровати, Мефодий обнаружил хитрый выступ,
соответствующий глазу грифона. Нажми на него – нижняя часть ложа прокрутится и
вновь станет на место, как ни в чем не бывало. Мефодий вспомнил
распространенный сказочный сюжет про девиц-злодеек. Попарив в баньке и
поцеловав в уста сахарные, уложит девица купца на мягкую перину, и тот среди
ночи, переломав руки и ноги, внезапно окажется в подземелье.
На всякий случай Мефодий забил грифону глаз спичками,
обезвредив секретный замок. При этом он понимал, что едва ли у мрака были планы
свести с ним счеты таким образом. Арей не любит дешевых трюков. Даже для Лигула
это и то мелковато. Другое дело, что сам предмет мог попасть сюда, на
Дмитровку, 13, лишь пройдя определенную фильтрацию в ткани бытия.
«Интересно, а стулья чем отличились?» – задумался Мефодий, и
тотчас его воображение услужливо захлестнула навязчивая память предмета. Вот
тощий чиновник с испитым лицом встает на стул и осторожно, точно галстук,
надевает на шею петлю. Вот он стоит, покачиваясь, рассеянно моргает, а
решимости все нет. Наоборот, им вдруг овладевает дикое желание жить. Он смотрит
по сторонам на крашеные стены, на стоящие у двери калоши – и мелкие, подвижные,
деятельные мысли отвлекают его. Надо бы закрыть окно, чтобы не дуло, да
вычистить мундир, да выпустить на лестницу кошку… Возможно, не все еще так
безысходно? Раздумав, чиновник тянется, чтобы снять с шеи петлю, но внезапно
тонкая ножка стула подламывается. Пальцы царапают веревку. Длинная черная тень
прыгает по стене.
Мефодий провел ладонью по лицу и с такой ненавистью взглянул
на стул, что тот вспыхнул. Огонь пробежал по спинке, облизывая лак, как ребенок
слизывает шоколад с мороженого. В комнате стало дымно. В горло точно забилась
вонючая крыска. Скреблась лапками по стенкам, щекоча хвостом в носу.
Мефодий попытался представить пену огнетушителя, заливающую
стул, и представил довольно живо. Однако пена так и не материализовалось там,
где нужно, лишь с улицы донесся хриплый вопль. Буслаев мысленно извинился перед
ранним прохожим.
Стул продолжал пылать.
«Вечно со мной такое! Вся магия только стихийно! Когда же
нужна – обломаешься!» – сердито подумал Мефодий, суетливо пытаясь сбить пламя
подушкой. Спалив подушку, он запоздало обнаружил таз с родниковой водой и,
мысленно поставив себе диагноз, стал тушить пламя. Огонь погас лишь тогда,
когда Мефодий залил себе ноги и превратил комнату в филиал подмосковного болота
где-то в районе Талдома.