Волки и волчицы - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Ветер cтр.№ 17

— Умчалась куда-то, но обещала скоро быть. Просила извиниться. Да вы присаживайтесь, — Николай Яковлевич указал на кресло и сам сел на стул. — Вас, как я понял, интересует история? Притягивает? Манит?

— Да, — кивнул Алексей и опустился в кресло, мимоходом поглядев в раскрытое окно, в которое гулко лился монотонный шум улицы, запруженной автомобилями, — интересует. Я бы сказал, будоражит.

— История — это время, а время — это узлы. Узлы спереди, узлы сзади, узлы всюду. И никогда она никого не интересовала бы, если бы не было узлов. Вы меня понимаете?

— Да, — снова отозвался Алексей, — вы имеете в виду тайны, сокрытые в прошлом.

— Я имею в виду вкус. Весь вкус истории сокрыт в этих неразвязанных узлах. Вы только задумайтесь, насколько скучной была бы наука, когда бы всё в ней было известно досконально. Никаких поисков, никаких догадок, никаких споров. Мы лишились бы величайшего наслаждения, которое нам предлагает погружение в прошлое… Тайна — могущественный рычаг…

Разглядывая Николая Яковлевича, Кирсанов поймал себя на мысли, что профессор внушал ему чувство лёгкого беспокойства. В этом худощавом человеке, укутанном в стёганый халат невнятного цвета, таилось нечто странное. Странность Николая Яковлевича выражалась не в чертах лица и не в манере вскидывать густые брови и щурить глаза. Нет, то была таинственность, скрывавшаяся в неведомом Алексею Кирсанову пространстве, которое угадывалось вокруг профессора, окружало его, но не соединялось обыденным нашим пространством, а просачивалось в его невидимые глазу поры и утекало в небытие.

— Вы подозрительно смотрите на меня, Алексей Петрович, — заметил Николай Яковлевич, медленно кладя ногу на ногу. На них были пушистые розовые тапочки, более подходящие девушке, чем взрослому мужчине. — Вы кажетесь мне настороженным.

— Нет, нет, что вы! — Алексей поспешно замахал руками.

— Уж не рассказала ли вам моя дочь о моих чудачествах?

— О чём? О каких чудачествах? Нет, ничего такого она не говорила, — поторопился ответить Алексей. — Да разве не все мы немного чудаки?

— Это верно, — кивнул профессор, поднялся со стула и перешёл к письменному столу. — Чего, чего, а чудачества в каждом из нас куда больше, чем это может показаться на первый взгляд. Вопрос в другом: чудачества ли это? Или же этим словом можно прикрыть любой необъяснимый наш шаг? Как вам кажется?

Алексей пожал плечами.

— Что ж так? — засмеялся Николай Яковлевич и устроился за столом. — Вы, похоже, смущаетесь меня, а ведь вы уже далеко не мальчик. За вашими плечами, как я слышал, чуть ли не десяток фильмов. И они, как я понимаю, далеко не стандартного решения. Наташа мне понарассказывала про вас… Так что и вы полны чудачества. Ваше чудачество называется творчеством, а моё — наукой. В сущности, мы с вами живём в своё удовольствие. Нет нам дела до развития цивилизации и политических дрязг. Для вас окружающий мир — краски, коими вы пользуетесь для создания своих картин. А для меня — срез времени на территории раскопок. Скажу вам честно: раньше я был настолько увлечён наукой, что не видел даже женщин.

— Без женщин жизнь скучна, — улыбнулся Алексей.

— У меня не было времени и сил на женщин. Меня интересовали не укромные женские уголки, а укромные уголки истории.

— Но всё же вы женились?

— Да. Мне было уже за пятьдесят, когда родилась Наташка, однако брак мой оказался непродолжительным. Жена скончалась через десять лет. Да и сам я однажды в определённом смысле помер.

— Я слышал, Наташа говорила мне об этом.

— Потому вы, должно быть, и пришли сюда? Вы не лукавьте, признавайтесь, — Николай Яковлевич хитро скривился, — а то я уж этого лукавства столько навидался…

От него снова словно неведомая покатилась волна, и Алексею Кирсанову сделалось неуютно. Под пристальным взглядом профессора он сжался от чувства опасной неизвестности.

— Вы о чём-то хотите спросить? — профессор переложил несколько листков на столе с места на место.

— Видите ли, — Алексей замялся, — я чувствую себя немного странно. Если говорить правду, то я почему-то чувствую себя рядом с вами малолетним мальчишкой. Мне кажется, что любой заданный мною вопрос будет смешным, а любой ваш ответ будет непонятным.

— Ну, знаете ли, это уж как взглянуть… Мы с вами встретились, а там никто и не знает, увидимся ли опять. Чего вам смущаться? Я вас клеймить или срамить не собираюсь. Это меня постоянно лупцуют мои коллеги по науке, спешат выставить меня чудиком. Глупцы! Но я-то истину отлично знаю! Я тяжесть тысячелетий на собственной, так сказать, шкуре ощущаю. А они изволят насмехаться надо мной, ведут себя — поверите ли, Алексей Петрович, — ведут себя, как дети, даже прозвища дают.

— Прозвища дают? Какие же?

— Нарушителем, например, называют, — Николай Яковлевич посмотрел при этих словах прямо в глаза Алексею.

— Нарушителем чего? — Алексей не заметил этого взгляда.

— Нарушителем канонов. Нарушителем допустимых границ.

— Их можно понять, — сказал Алексей. — Вы же опираетесь в основном на интуицию, а не на официально признанные факты.

— В каком-то смысле… Вы ведь тоже, Алексей, строите вашу работу на внутреннем чутье. Не так ли?

— Да. Я ничего не могу сделать, если передо мной не возникло ясных картин, которые служат отправной точкой для сценария. Я полагаюсь на внутреннее зрение, если так можно выразиться. Вообще-то для человека творческой натуры это вполне естественно — опираться на внутреннее зрение, а не общепринятые понятия.

— Скажите, — Николай Яковлевич немного подался вперёд, — а вам не кажется, что мы уже встречались раньше?

Алексей Кирсанов неуверенно пожал плечами.

— На память не жалуюсь, но…

Он отрицательно покачал головой.

— А каковы ваши мысли насчёт реинкарнации? — спросил вдруг профессор. — Не могли мы с вами встречаться, скажем, во времена Клавдия?

— Признаюсь, от профессора слышать такой вопрос несколько неожиданно, — смущённо улыбнулся Алексей.

— И всё же?

— Верить-то я верю, но всё это слишком зыбко. Видимо, мне хотелось бы, чтобы наши души переселялись из тела в тело, из одной эпохи в другую… Хотелось бы… Но я не убеждён… Скорее, во мне говорит дань моде…

Он посмотрел на Николая Яковлевича и вздрогнул. В лице профессора произошли неуловимые, но вместе с тем очень сильные изменения. Из глаз, будто лилась сила, давившая на Алексея, как давит крепкая рука. Алексей отпрянул. Зрачки Николая Яковлевича расширились, за ними открылось пространство, и, невольно заглянув в него, Алексей испугался и отшатнулся, как от пропасти.

В следующую секунду всё вернулось в норму. Профессор сделался прежним, но Алексей чувствовал учащённое биение своего сердца.

— Вам что-то померещилось? — спросил Николай Яковлевич. — Или вы что-то вспомнили?