Мефодий заметил, что молния куртки у Улиты
расстегнута примерно на треть, а наружу выбилось необычное украшение –
серебряная сосулька на длинной цепочке. Он мельком подумал, что если Улита
сейчас попытается застегнуть куртку, то перерубит цепочку молнией. У Зозо такое
бывало не раз, не считая того дурацкого случая, когда Эдя случайно проглотил ее
сережки, которые она положила в вазочку с конфетами.
Машинально Мефодий протянул руку, чтобы
поправить украшение, но, коснувшись серебряной сосульки, зачем-то задержал ее в
пальцах. Он внезапно заметил, что сосулька ведет себя крайне странно: меняет
форму, цвет, пытается растечься у него по руке, облечь ладонь, как перчатку, а
внутри у нее загорается нечто неуловимое, похожее на тлеющий в пустой черной
комнате огонек сигареты.
– Эй, ты что там делаешь с моей курткой?
Типа, раннее взросление и все такое? – хихикнула Улита.
Она опустила голову, но, увидев, что именно
держит Мефодий, пронзительно завизжала. Мефодий удивленно отпустил украшение.
Он был потрясен. Ему казалось, что ведьма с таким искусством отфутболившая
борова, вообще не может так визжать, особенно по таким пустякам. Улита издала
еще две-три трели, а затем, тяжело дыша, отступила на шаг назад.
– Ты что? Это же дарх! – сказала она
с ужасом.
– Ну и что? – спросил Мефодий.
– Как что? ДАРХ!..
– Ну и?.. – спросил Мефодий.
– Ты не понимаешь, что это такое?
– Не-а! Сосулька.
– Да ты с ума сошел! Трогать дарх!.. Вот
так запросто взять и потрогать чужой дарх! Псих! Чокнутый! – Теперь, когда
Улита слегка успокоилась, в ее голосе за страхом определенно угадывалось
восхищение.
– А что это за дарх? Зачем он нужен? Я
думал просто побрякушка на цепочке и всякое такое, – сказал Мефодий.
– Дарх – это не побрякушка. Дарх – это
дарх… Не знаю, как объяснить! Но то, что ты сделал, – опаснее, чем если бы
ты потрогал гремучую змею!.. Понял?
– Приблизительно, – сказал Мефодий.
– Скажи, ты долго держал его?
– Да нет, недолго! Ну, секунды три, ну
пять, – прикинул Мефодий.
– Пять секу-унд? – протянула
Улита. – Но это же дико больно!
– Тебе больно? Прости! – извинился
Мефодий.
– Да не мне! Тебе должно было быть дико
больно! Ты должен был кататься по земле и пытаться отгрызть себе руку, чтобы
новой болью как-то заглушить ту, первую! Это же МОЙ дарх, понимаешь? А трогал
его ЧУЖОЙ, то есть ты! Причем голыми руками: не посохом, не мечом, не магией.
Руками! Соображаешь? Дарх можно снимать только с поверженного врага, и то не
срывать, а срубать его, перерезать цепочку! И ты ничего не чувствовал?
– Нет… Ну почти. Больно это не было, во
всяком случае, – уточнил Мефодий, честно пытаясь вспомнить, что он
испытывал. Любопытство – да, но явно было еще что-то. Что-то азартное и слегка
злое. Нечто вроде того, что он чувствовал, скажем, когда ему удавалось
раздавить на стекле муху.
– Хм… Великий Мефодий Буслаев! Тогда я,
пожалуй, понимаю, почему… – начала Улита, но, спохватившись, сменила
тему. – Ну неважно… Перейдем к делу. Я пришла к тебе не совсем сама… То
есть пришла-то я сама, но меня прислали. Кое-кто хочет встретиться с тобой
лично. Как насчет завтрашней ночи? Скажем, в час?
Мефодий встревожился. Он был современный
подросток, а современный подросток многие вещи делает на автомате. Например, не
слишком доверяет незнакомым. И уж тем более не идет неизвестно куда по первому
зову для встречи вообще непонятно с кем.
Улита, казалось, читавшая его мысли, прекрасно
поняла его опасения. Ведьмочка подняла голову, прищурилась и неопределенно
дунула в пространство. И сразу же Мефодий ощутил, как холодные пальцы
сомкнулись на его сердце. Невидимая ледяная змея через кровь скользнула к нему
в мозг. А в следующий миг ноги Мефодия сами собой сделали несколько шагов. Он с
ужасом уставился на них – ноги больше ему не повиновались. Они служили чужой
воле.
– Вот так! – удовлетворенно сказала
Улита. – А теперь так!
Она подняла руку на уровень своего лица и,
ухмыляясь, пошевелила пальцами. Мефодий обнаружил, что его собственная рука
повторяет тот же жест – поднимается и шевелит пальцами.
– А ну прекрати! Прекрати! Я не
хочу! – крикнул он.
Он попытался насильно опустить свою руку,
схватившись за ее запястье другой рукой, но коварная ведьмочка вдруг поднесла
обе свои руки к шее, схватила себя за горло и начала его сжимать. Причем делала
это явно халтурно, хотя и с утрированными ужимками висельника.
Мефодий захрипел. Перед глазами расплывались
пятна. Он душил себя сам и ничего не мог с этим поделать. Причем, в отличие от
коварной Улиты, которая сжимала свое горло еле-еле, собственные руки душили
Мефодия крайне ответственно.
Только когда Мефодий, почти задохнувшись, упал
на колени, Улита, смилостивившись, отпустила свое горло.
– Ну все. С тебя хватит. Получай обратно
свои руки и ноги, – сказала она. Ведьмочка улыбнулась, тряхнула пепельными
волосами, и Мефодий вновь получил контроль над своим телом. Он, кашляя,
поднялся и, с недоверием посматривая на свои руки, стал растирать горло.
– Зачем ты это сделала? – спросил
он.
– А затем! Я только хотела показать, что
пожелай я, то доставила бы тебя на эту встречу и без твоего желания. Даже самой
противно, до чего я иногда бываю мерзкая! Проделать такую штуку с самим
Мефодием Буслаевым! – томно сказала Улита.
– А вот и нет! Не доставила бы! –
произнес Мефодий просто из упрямства.
Улита зевнула:
– Да, милый, да… Хоть ты и чудовищно
силен в магическом смысле, опыта у меня все же больше. Я бы могла заставить
тебя сделать все, что угодно. Скажем, подняться на крышу и ласточкой прыгнуть
вниз. И не просто сигануть, а хохотать в полете и петь песенку про храбрых
летчиков…
– Перестань. Какая муха гуманизма тебя
сегодня укусила? – хмуро спросил Мефодий.