Последний свидетель - читать онлайн книгу. Автор: Саймон Толкиен cтр.№ 57

— Ну а похищенные драгоценности?

— Тоже никаких следов, сэр. Нет, конечно, камни могли вставить в новую оправу и все такое…

— Так, стало быть, если не считать пресловутого медальона, вам не удалось обнаружить никаких драгоценностей леди Энн при обыске квартиры моей клиентки?

— Нет, сэр.

Майлз сделал паузу и многозначительно откашлялся, стараясь привлечь внимание присяжных к следующему своему вопросу.

— Моя клиентка, леди Грета Робинсон, вполне порядочная женщина, не правда ли, сержант?

— Верно, сэр.

— Вот и хорошо. А теперь хочу задать вам несколько вопросов о посещении дома матери моей клиентки, проживающей в Манчестере на Кейл-стрит. Вы сказали мистеру Спарлингу, что нашли в одной из комнат вот эти снимки леди Энн.

— Да. Они хранились в альбомах с газетными вырезками, датируемыми концом восьмидесятых.

— И этих альбомов с газетными вырезками в доме миссис Грэхем, насколько я понимаю, было много?

— Да, сэр. Полным-полно. И хранились они в спальне, которую, по словам миссис Грэхем, занимала ее дочь до переезда в Лондон.

— Сколько именно таких альбомов вы там обнаружили, сержант?

— Восемь или девять. А может, и больше.

— И там были тысячи снимков, не так ли? В том числе и два снимка леди Энн?

— Да, сэр. Она собирала фотографии модных дам.

— И вырезаны они были из глянцевых журналов вроде «Тэтлер» и «Харперс энд Квин»?

— Так точно, сэр.

«Интересно, что же они обо мне думают», — размышляла Грета, всматриваясь в непроницаемые лица присяжных. Они с регулярностью метронома переводили взгляды с адвоката на полицейского и обратно, точно следящие за полетом мяча зрители на теннисном матче.

Много лет прошло с тех пор, когда она вот так же смотрела на присяжных. Зато живо помнила альбомы газетных вырезок, которые с такой любовью собирала еще подростком, и долгими зимними вечерами сидела у газового камина с ножницами и клеем. На столе остывал чай в фаянсовой кружке, мама смотрела телевизор. Она уже давно перестала обшивать семью, мешала рано развившаяся болезнь Паркинсона, превратившая ее теперь, пятнадцать лет спустя, в жалкую трясущуюся развалину.

«Но, возможно, виной тому была вовсе не болезнь, — продолжала размышлять Грета. — Возможно, это от страха перед мужем, Джорджем, у мамы начинали трястись руки теми давними зимними вечерами».

В шесть показывали выпуск новостей. Мама не то чтобы смотрела их, нет, она словно пропускала все через себя. Наводнения, голод, землетрясения, извержения вулканов, экономическое неравенство — все эти зрелища действовали на маму успокаивающе. И еще ей нравился симпатичный мистер Бейкер, телеведущий новостных выпусков, и, когда он заканчивал, она говорила умиротворенно: «Ужасно. Все это просто ужасно. Бедные, несчастные люди. Мы должны благодарить господа за то, что имеем, Грета».

Но Грета не испытывала к богу никакой благодарности. И вклеивала газетные и журнальные снимки в большие альбомы в черных обложках потому, что, глядя на них, начинала верить, что где-то существует совсем другой мир, где женщины носят красивые платья и ходят по толстым пушистым коврам в изящных туфлях на высоченных каблуках. В том мире наверняка и пахло совсем по-другому, не вареной капустой и дезинфектантом, это уж точно.

После выпуска главных новостей начиналась программа, повествующая о местных событиях. В Манчестере открылась новая школа, в Манчестере была изнасилована женщина, и мать Греты уже не выглядела умиротворенной. Джордж должен прийти вскоре после семи, и на столе его должен ждать обед. Если, конечно, он не заглянет по пути домой в паб, но тогда все будет еще хуже.

Сидя на скамье подсудимых, Грета пыталась вспомнить времена, когда отец был совсем другим, а не таким, как всегда, когда возвращался с фабрики, — грязным, пропыленным насквозь и озлобленным. Нет, наверняка когда-то он был совсем другим человеком, иначе не занимал бы так часто ее воображение, уже давно отправившись в мир иной. Но сколько она ни пыталась, припомнить никак не могла. Слишком уж давно это было.

Отец был человеком, совершившим столько мерзких поступков, что пути назад у него уже просто не было. Он опускался все ниже и ниже, словно специально старался погасить еле тлеющий в глубине души огонек добра, и достигал самого дна, где царила тьма. Тьма и жажда еще более полного забвения.

У матери Греты пути назад тоже не было. Возможно, тогда еще молодой Джордж прельстился в ней именно этим отсутствием внутреннего стержня и добрыми коровьими глазами, когда они познакомились на танцах в клубе «Манчестер Эмпайер». В ту пору он был стройным парнем с угольно-черными волосами и заостренными, точно вырезанными из камня чертами лица, и пользовался огромным успехом у местных девиц. Грета могла побиться об заклад, что мама и надеяться не смела заполучить его в мужья. Ей он казался прекрасным и недостижимым, почти божественным существом.

Однако они поженились. В тот день шел дождь; Грета хорошо помнила фотографию в старом альбоме матери, что пылился на шкафу в их так называемой гостиной. Один из приглашенных держал над головами молодоженов промокшую насквозь газету, а сами они стояли на ступеньках у выхода из церкви и ждали, когда их запечатлеют для последующих поколений. Мама нервно улыбалась в камеру, отец смотрел с вызовом и одновременно как-то отрешенно.

Фотография в насквозь пропыленном альбоме — вот и все, что осталось потомству на память о той свадьбе. «Интересно, — подумала Грета, — заглянул ли Хернс в этот старый альбом во время обыска, обшаривая дом матери в поисках вещественных доказательств». Может, и заглянул. Усердие и тщательность были главными его качествами. Она представила, как он пролистывает альбом, рассматривает снимки, переворачивает страницы толстыми пальцами, а затем небрежно ставит его на полку между кулинарной книгой и атласом автомобильных дорог выпуска 1966 года.

Но вещественные доказательства, которым впоследствии были присвоены номера 18 и 19, он нашел наверху. То были газетные вырезки со снимками леди Энн. Она в сверкающем платье от Диора выходит под руку с молодым мужем с какого-то светского мероприятия. В подписи под снимком говорится, что Робинсона ждет блестящая политическая карьера. «Лето 1988», — написала Грета на обложке этого альбома. Всего лишь пара снимков среди тысяч других. Сама мысль о том, что сержант Хернс решил использовать их в качестве вещественных доказательств, вызывала улыбку. Грете даже необязательно было слушать Майлза, который вволю поиздевался над таким вот усердием сержанта детектива по прозвищу Ищейка.

И, однако же, эти альбомы с вырезками были дороги ее сердцу. Рассматривая их, она начинала мечтать, верить в то, что, помимо нищенских, пропитанных грязью и пылью окраин Манчестера, где она выросла, помимо заскорузлых, увесистых кулаков отца, где-то существует совсем иной мир. Отец вечно был зол и раздражен, точно разъедаем изнутри чувством глубочайшей несправедливости. Не проходило года, чтоб он не пускался на поиски новой, более выгодной работы, и всякий раз получал отказ, потому как на это место всегда находился другой претендент, какой-нибудь выскочка двадцатью годами моложе, зато с бумагой в кармане, дипломом или справкой о квалификации. И компания предпочитала его. Возможно, отец просто зациклился на своих неудачах, и это начало отражаться на его внешности, которая тоже имела значение при приеме на работу. На его лице было написано отвращение, и это отнюдь его не красило. Впрочем, находясь в родительском доме, Грета никогда не задумывалась о справедливости или несправедливости жизни. Она просто старалась выжить, как могла, а вечерами вклеивала в альбом снимки аристократов и благоговейным шепотом произносила слова: «Баленсиага», «Кристиан Диор», «Живанши», «Шанель». Грета подстригала свои черные волосы в стиле Коко Шанель, мало того, она даже повесила фотографию этой королевы моды у себя над кроватью. Тут была и сугубо практическая цель — прикрыть дыру в выцветших обоях.