Дикие пчелы на солнечном берегу - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ольбик cтр.№ 15

У Карданова от таких речей загорелись уши. Подобного унижения он еще никогда в своей жизни не испытывал.

— А что, черт вас дери, кроме меня некому этой лабудой заниматься?! Выдумал тоже — покрывать коровенок. Я вот тебя, браток, сейчас покрою трехэтажным, а ты меня потом хоть в расход пускай. У меня же утрата, сына какая-то сволочь… застрелила. А ты мне такое предлагаешь…

— Я очень сочувствую твоему горю, но не ты один при нем… То, что я сказал — приказ свыше, — Штак большим пальцем ковырнул воздух.

— А я пока не под приказом хожу и мне насрать…

— Это приказ, — твердо повторил Степан, — и зря ты, товарищ Карданов, ерепенишься. Дело с быком не такое, как тебе кажется, простое: без огула нет приплода, без приплода нет телят, без телят нет мяса. А нам в лесу что-то жрать надо, — повысил голос Штак. — Да и скоро война кончится — чем, интересно, народ кормить будем? Тебе доверяют дело большой государственной важности…

— Я уже давно прошусь в отряд. Мне надоело разыгрывать из себя древнего старца. Я ж, чтоб тебя укусила муха, пулеметчик, прошел гражданскую, вычищал от паханов Ленинград, а ты мне предлагаешь коровам хвосты подымать. Тьфу, ты!.. — Карданов люто выругался. — Что — кроме меня этим позорищем больше некому заниматься?

Штак сворачивал новую цигарку и не глядел на собеседника. Человек у стены, сменив плечо, снова подпер пуню. Бык жевал и жевал.

— Брось, Карданов, лепить мне тухту. Брось! У тебя: дети, а потому ни в какой отряд ты не пойдешь. Советская власть дала тебе послабление от фронта для того, чтобы ты своих короедов сохранил, поскольку твоя жена от фашистской пули пала. Секешь, о чем речь? Война сильно проредит советское население, и кто, скажи, после нее будет отстраивать мирную жизнь? Надо ж дальше своего носа смотреть, дорогой товарищ. Не мной это придумано, но я абсолютно с этим согласен: детишек надо беречь пуще глаза. И кроме того, скажу тебе по — секрету, — Штак умолк, словно прислушиваясь, уж не затаился ли где поблизости враг, — скажу тебе по большому секрету, что с быком ты будешь делать два дела. О первом я тебе уже сообщил, а о втором скажу сейчас. Когда будешь ходить по дворам, приглядывайся — где какое войсковое движение, где штаб, пулеметная точка…. Так что перед тобой стоит двойная задача. Ясно?

Нехотя, без внутреннего согласия Карданов ответил:

— Яснее не скажешь… А где, прикажете, держать этого вашего Адольфа? Коза вот в этом хлеву еще вчера была, а сегодня уже ее нет. Твои же «герои» придут ночью, за рога забротают бычка и будь здоров… А спрашивать ты, наверное, будешь с меня?

— Не придут — приказ… А чтоб бычок никому не мозолил глаза, соорудите с Кереном в ближнем ольшанике загородку. Не на век же хлопоты…

Помолчали.

— У меня к вам, Степан, тоже есть встречное предложение… — Карданов послюнявил край табачной обертки. — Оставьте вы Керена в покое. Если приказ свыше действительно существует, то под него подпадают и его дети. Два его парня на фронте, старуху убили… Не надо по-зряшному старика обижать…

— Лично у меня к Александру Федоровичу претензий нет — мужик он добротный… А вот как с ним обойдется советская власть — это ей смотреть… Пойдем, Филя, — обратился Штак к пришедшему с ним партизану и шагнул в сторону от быка.

Жарково горело уже не так ярко, пламя опустилось к самой земле. Карданов смотрел на убывающее зарево и чувствовал под рукой пыльную шерстку Адольфа — и не заметил, как дотронулся до его сухой, бугристой холки. Нащупав в темноте повод, он потянул быка за собой и вскоре ввел его в хлев.

Всю оставшуюся часть ночи Карданов с дедом и двумя помощниками — Грихой и Вадимом — разделывали на большаке убитую лошадь и, ссаживая о камни ноги, таскали по кускам на хутор.

Назавтра Александр Федорович фуговал на верстаке доски, чтобы сделать из них гробы: большой для бабы Люси, маленький — для Борьки. Ромка, вертевшийся возле деда, подбирал с земли пахнущие смолой широкие кольца стружек, надевал их себе на руки и на ноги и что-то из себя представлял.

Тамарка с мамой Олей раздули у мочила костер и принялись варить на тагане добытое ночью мясо. Ветерок смешивал не очень аппетитные запахи варева с ароматами июльской земли и разносил их по всему хутору.

Покойники, помытые и обряженные, лежали все в той же комнате, но уже не на полу, а на большом, сбитым: дедом, деревянном щите, установленном на козлы.

Страх и отчуждение, которые всегда поселяются в доме вместе со смертью, несколько притупились и уже не вызывали у обитателей Горюшина прежней маяты и тревоги. И тем не менее все помнили, что граница между тем и этим светом пролегла где-то рядом, чего забыть или упустить из виду нельзя. Карданов, пока каждый был занят своим делом, зашел в заднюю комнату, чтобы наедине попрощаться с Борисом.

Лука взял в руки твердую, задубеневшую ручонку сына и припал к ней губами. Прижался бородой, словно хотел отогреть и вернуть ей жизнь. Но губы ощутили ту же холодную недоступность ушедшей жизни, которую он испытывал, прощаясь с женой Евдокией.

Карданов перевел взгляд на лицо бабы Люси, непривычно просветленное, с поджатой нижней губой и большой коричневой бородавкой на подбородке. Спокойна было это лицо.

Когда гробы были готовы и вырыты, первые за все время существования хутора, могилы, начались похороны. Домину с бабой Люсей несли Карданов с дедом, гробик с Борькой — Ольга со Сталиной.

По приказу мамы Оли Ромка с Тамаркой остались дома. Они стояли у угла хлева, и Тамарка, вытянув шею, наблюдала, как шли хуторяне к трем молодым березам, что росли в отдалении.

Когда гробы с плеч стали опускать на землю, она заплакала: пожалуй, впервые со всей остротой ощутила самое горькое из всех, человеческих чувств — чувстве невозвратности. А Ромка не плакал — не плакалось ему, а потому ничто его душе не сулило облегчения. Он отрешенно ковырял палочкой в трещине старой стены, стараясь извлечь из нее каким-то чудом попавшего туда и погибшего слепня.

Вскоре после похорон мама Оля с вместительной корзиной, наполненной отборной горюшинской малиной (до войны в Горюшино приезжали собирать ягоды со всех окрестных деревень), на пару с Ромкой отправилась в Дубраву. Им предстояло пройти около пяти километров по знакомым местам, отрезанным теперь от хутора оккупацией. И хотя все было продумано заранее, Ольга не без волнения тронулась в путь.

Сначала хотела взять в попутчицы Сталину, но отец отговорил: «Больно глазаста, иди лучше со своим мальцем, больше жалости будет…» — «У кого — жалости, пап? У этих зеленых щитомордников, что ли?»

Но все же взяла Ромку — чем черт не шутит, может, и вправду не будут так приставать. «Малину отдашь коменданту, — напутствовал Александр Федорович, — или какому другому ихнему начальнику». — «Шкворен ему раскаленный, ихнему начальнику…» Но Керен гнул свое: «Взамест ягод выбей пропуск в город… Пой им, что, мол, большая семья, двенадцать душ, цинга… Позарез нада соль. Заодно разузнай — не собираются ли жечь хутор. Будь хитрая, как змея…»