Цвингер - читать онлайн книгу. Автор: Елена Костюкович cтр.№ 90

В горле пересохло, резь в глазах. Виктор дорого бы дал за чашку горячего чаю, да нет сил готовить себе. Хотя во «Франкфуртере» имеется на столике в номере все необходимое… Ладно, будем читать дальше, это отвлечет.

— Что еще у вас новенького тут в Москве?

— Премию КГБ Саше Галичу только что дали.

— Это шутка, Лиличка?

— Какая шутка, правда. За фильм «Государственный преступник». Премию КГБ.

— Неисповедимы пути твои, господи. А как вообще Саша?

— Он очень на коне. Закончил съемки фильма с французами о Петипа.

— Так, может, он как раз с французами письмо нашему Ульриху переправит?

— Я спрошу. Хотя, наверно, французы уехали и с концами. Премьера уже была. Премьера была месяц назад в Париже.

— А что за фильм?

— По-французски называется «Ночь прощания», у нас «Третья молодость». Непонятно, почему так по-разному. Но Сашу и не думали возить на эту премьеру. Без него отпраздновали. А вообще я буду иметь в виду, конечно, что ты ищешь оказию во Францию. Будь спокоен, Сима.

— А где и когда Саша Галич будет в ближайшее время петь?

— Лёдик, ну вот видно, что ты напился. Ну что ты говоришь? О чем спрашиваешь? Давай на эту тему в другом месте!

— Ага, чего бухтишь, ну, Лиличка, ну хорошо, не буду тут. Думаешь, могут нас подслушать? Так мы тут уже с Симой такого наклеветали…

— Лёдик, хватит, и Сима, очень вас обоих прошу. Не надо больше пить, и не надо на всякие темы высказываться.

— Ну ладно. В прошлый мой приезд в октябре Галич пел в этом самом… сангигиены… Ну, во втором меде… Про это хоть могу я сказать? Ведь это уже — дела давно минувших дней? Он в морге выступал, знаете? Я восхищался. Замечательные стихи. И смотреть на Сашу всегда — восхищение. Как он колки подтягивает, как он берет гитару… «Красный треугольник» — песня на века!

— Лёдик, смени тему. Это кто там прошел, Лиля, это Светлов?

— Знаете, извините меня оба, мне еще нужно поговорить тут рядом насчет озвучки. Сейчас снимают фильм «Ла Скала в Москве». Меня просили французские фразы перевести, пойду за монтажными листами. Так я пойду. Извините, дорогие, я к вам надеюсь сюда вернуться, а не успею — вечером у нас на кухне договорим.

Не то ей действительно нужно было уйти, не то этот пьяный треп становился сильно небезвредным. Особенно для третьих лиц (для Галича). А может, Лёдик просто уже назюзился до состояния, когда Лиле не так приятно было на него смотреть. Виктору зато смотреть приятно. Хоть и на пьяненького. Но он по Лёдику соскучился. Эх, как фасонно закуривает Лёдик! Просто типичный итальянец, наподобие Гассмана. И как прекрасен в движении, когда живой. Галстука нет — отроду галстуков не водилось. На столе наставлено не пойми чего.

Что это значит? Почему он деда и Плетнёва воочию видит? А, значит, текстовый файл вдруг в визуальный формат перешел. Видно, в компьютере такая программа есть. Нашарил кнопочку — везение! О-о! Вика-то и не знал, что такие программы делают уже. Ну, потрясающе! Дед в зимней рубашке в серо-коричневую полоску, полоски сотканы из треугольников и ромбов. Вика замечательно помнит эту рубашку, треугольники и прочую геометрию. Сколько раз разглядывал, сидя на коленях у деда. Узор колыхался перед близоруким оком. Помнит, помнит. Вот так программочка, вот так чудо! Надо узнать, как ее включать, и применять постоянно. Значит, отныне файлы не читать можно, а смотреть! Смотри и слушай, Виктор! О, дальше, дальше.

— Так что в Киеве нового за две недели?

— Зинаида Николавна в порядке. А у нас все без эксцессов, на чем и благодарствуем. Только вот дочь волнует нас с Лерой. Очень мрачная. Невероятно молчаливая и мрачная.

— Думаю, это нормально. Такие периоды мучительны, но и полезны. Именно в такие периоды люди растут. Может, и вы с ней научитесь понимать друг друга.

— Да, вероятно, ты прав. Недавно наконец переговорили, хоть и на повышенных тонах. Слушай, а может быть, пойдем куда-нибудь отсюда?

— Куда идти, снегом все занесено. Хорошо, я понял, больше пить не буду. Так давай, ты говорил о Люке.

— Побеседовали о будущем. Она мне: если я туда попаду — явно не для того, чтобы по Елисейским Полям гулять. А чем же ты там займешься, спросил я. Сказала, знает чем, но это не наше с мамой дело.

— Ну, знает, и хорошо.

— Так как же не наше дело. Она своим умом, ты знаешь, уже пожила, и что из этого получилось.

— Получился твой внук любимый, ничего плохого.

— Ну и на кого это легло — с Викой возиться? Если не на нас с Лерой? Люкин характер — ой. Когда упрется, ей кол теши на голове. И у меня есть подспудное чувство, как будто она под чьим-то сильным влиянием. Человека? Идеи? Странно — вроде ни с кем не общается. Что она желала про Париж… этой фразой сказать?

— Что она взрослеет. Что приходит осознание смысла.

— Раньше меня волновало, что у нее не было страсти ни к чему. С равным успехом она и на физический пошла бы.

— Ну а пошла на филологию, и в этом судьба. Она много думает, обдумывает свои задачи. Дай срок, Сима. Думаю, что в конце концов она еще нам покажет неожиданные поворотцы.

— Он и наступил, этот конец концов, — прокашлялся и встрял в их разговор Виктор. — Он наступил. И поворотцы. Мама не вписалась в поворот… Да, ты пытался удержать, дедик. Предчувствовал. Жаль, что ты как следует не поговорил с Лючией. А ты, дядя Лёдик, знал больше, нежели остальные. Но по шалопайству, по ноншалантности позволил бабочке полететь на огонь!

Удивительно, что дед и Плетнёв на эти отчаянные речи и голов не повернули. Ноль внимания. Занялись себе нарезкой своей телячьей. Хрен из соусника выколачивали, он там присох.

— Главное, Сима, что есть страшный движитель войны — неудовлетворенное чувство пола. Всесокрушающее. Это пружина геройства, но и садистского измывательства над побежденными.

— Когда мы вошли, я от мерзостей взор воротил. Понимал, против армии насильников ничего не могу, у них своя правда.

— Для меня эта тяга не закон. Но и вступиться мне силы недоставало. Преклоняюсь перед Левушкой Копелевым, который в Восточной Пруссии не философствовал, а защищал. За что и под трибунал попал, и ГУЛАГом поплатился.

— Я из-за этого знаешь как терзался, Лёдь. Как мы могли, как позволяли себе не противостоять зверствам. Тем более, что немцы… немки… это люди. Уже не по Эренбургу. Ты ведь тоже работал с немцами.

— Ну! Вместе бедовали. Я помню сентябрьский Берлин. Колонны, гербы, статуи на высоких разбитых карнизах. Сколько сил они положили, чтобы улицы в порядок привести. А мы подкармливали их, думали — вот на что он, оказывается, годен, еще как он годен, порядок немецкий.

— Я просто с немцами вместе трубил. Вернее, они со мной. Без сна семь или восемь вахт в ту неделю в Дрездене. Они были люди. Музейщики. Георга… Как подумаю, что первым делом я ее арестовал!