— Да.
— Совсем серьёзный?
— Совсем.
Глава 40
Философская тема
«Старикам не стоит думать о смерти: пусть лучше позаботятся о том, как хорошо разрыхлить грядки на огороде».
Мишель де Монтень
Ни в какие настольные игры, включая шахматы, Старик никогда не играл. По двум причинам. Во-первых, считал эту ерунду бессмысленной потерей времени. А во-вторых, у него была тысяча способов утвердить своё интеллектуальное превосходство над любым оппонентом, не прибегая к детским затеям, заведомо упрощённым и приспособленным под несовершенство плебейского разума. Потому что единственно правильная линия поведения в любой ситуации противоборства неизменно состоит в том, чтобы каждым своим шагом сковывать свободу действий противника.
В записных книжках Ильфа он вычитал замечательную фразу:
«Сначала вы будете считать дни, потом перестанете, а ещё потом внезапно обнаружите, что стоите на улице и курите».
Вот такое навязанное противнику продвижение — от игривой и наглой беззаботности до первой смутной тревоги, потом к нервной и истеричной попытке осознать, когда же была допущена роковая ошибка, и, наконец, к раскуриваемой на ветру папиросе в грязной подворотне, рядом с мусорными баками — это движение и есть подлинная траектория победы.
Было бы неточно сказать, что руководителей «Инфокара» Старик не принимал в расчёт, он просто не рассматривал их как достойных внимания оппонентов. И если доводилось о них вспоминать, то проходили они у него под наименованием «эти двое».
Уважительно высокая оценка, данная ранее Ларри Фёдором Фёдоровичем, у Старика вызвала досадливое раздражение: только при полном отсутствии вкуса можно в подобном тоне говорить про обычных дельцов.
Появление Аббаса на Кавказе, да ещё и с примкнувшей к нему американской журналисткой, не насторожило, поскольку опыт и интуиция однозначно указывали на Его Величество Случай. Разве что профессионально проведённая эвакуация азербайджанца и американки из блокированной Москвы несколько встревожила, но не очень, потому что владеющие техникой — ещё не игроки.
Огненное око начало медленно поворачиваться в сторону «этих двоих» только после прорыва сквозь армейское окружение — стало очевидно, что «эти двое» не столь просты, как казалось.
Преподнесённый Кондратом сюрприз не столько огорчил, сколько внёс окончательную ясность в ситуацию. Старик приходил к пониманию, что пренебрежительно проигнорированное им мнение Федора Фёдоровича было не так уж и далеко от истины. Возникновение на политическом горизонте Восточной Группы, мобилизовавшее все активные силы на принятие неотложных мер, уже не могло рассматриваться как явление природы. Налицо рукотворное вмешательство: хорошо рассчитанная и виртуозно навязанная элитам колея, из которой невозможно выскочить.
Именно по этой колее и устремилась страна, искренне полагая, что удаляется от угрозы. А на самом деле двигалась по проходу, ограниченному красными флажками, которые расставили хитроумные охотники.
Два козыря, которые Старик заботливо приберегал под конец партии, — Федор Фёдорович и Кондрат — вдруг оказалась не у него. Они лежали в прикупе, и к ним уже протянулась чужая рука.
Зато теперь игра, в которую играют «эти двое», — понятна и прозрачна. А раз так, то и ответ будет симметрично сокрушительным — они получат свой коридор из красных флажков и полетят по нему с радостным тявканьем.
Конечно же, сейчас ясно, что к «этим двоим» надлежит отнестись с уважением. Может наступить и неизбежно наступит момент, когда они почувствуют, что их загоняют в угол, остановятся, оглядятся, перестанут принимать решения из навязанного набора и совершат нечто резкое, непредсказуемое, рвущее заботливо сплетённую ткань самой прочной в мире паутины и меняющее правила игры. Но — не завтра. «Эти двое» какое-то время будут выбирать наилучшие решения, не замечая ни обращённого в их сторону огненного ока, ни того, что с каждой минутой качество решений, равно как и их собственное положение, становится катастрофичнее.
— Ты, Игорек, вот что… — расслабленно сказал Старик, отодвигая чашку с остывшим чаем. — Ты говорил, вроде, что у тебя журналист знакомый… Не помню, как фамилия…
Фамилию журналиста адъютант Игорь напоминать не стал, потому что к Стариковским фокусам и мнимому выпадению памяти относился спокойно.
— Да… — продолжил Старик, не дождавшись ответа. — Вот говорят — все крупные состояния нажиты преступным путём. Вроде закон природы. Ну ладно… Ну разбогател ты… Так пора и остепеняться. Иностранные языки выучи. Приоденься. Смени круг общения. За границей, я слышал, так со всеми нуворишами и происходило. А мы все своим путём движемся. Наворовал, скажем, денег, и тебе за это ничего не было, так сделай, чтобы про твои подвиги побыстрее забыли. Нет. Что ж людей непременно обратно в грязь тянет — удивительная вещь. Что скажешь, Игорь?
Игорь ждал указаний и поэтому не сказал ничего.
— Философская тема, — заметил Старик задумчиво. — Из нашей жизни. Ты говорил, кажется, что твой знакомый журналист интересуется философскими темами?
Философскими темами знакомый журналист не интересовался. По зову горячего комсомольского сердца, а также будучи обременённым кое-какими юношескими грешками, лет сколько-то назад поставил он на листе бумаги чернильную закорючку и с тех пор использовался компетентными органами для публикации оперативных данных, полученных довольно сомнительным путём. Будучи напечатаны в газете, такие оперативные данные, подкреплённые и украшенные эмоциональным негодованием, обычно приводили к возбуждению разнообразных уголовных дел.
Сперва журналист каждую свою статью завершал пламенным призывом считать опубликованное официальным обращением в прокуратуру. Потом редактор газеты, с ужасом наблюдавший, как его родное издание превращается в сборник доносов, вмешался с продиктованной инстинктом самосохранения осторожностью, и обращения исчезли. Что, впрочем, на результат не повлияло, потому что прокуратура неизменно была в курсе и ждала лишь освящённой свободой слова легализации собранных агентурных сведений и данных прослушки.
— Так ты поговори с ним, — заключил Старик, прикрывая глаза и откидываясь в кресле. — Может, ему интересно будет. Чтобы сейчас, в наше уже время, такие штуки проделывались… В философском плане очень интересная тема. Психологическая, я бы сказал…
Когда Игорь был в дверях, Старик остановил его.
— Я ещё хотел спросить, Игорек… Я что-то беспокоюсь. Как там у нашего исполняющего обязанности дела обстоят? Не наляпал ли чего по неопытности?… Тревожно мне за него. Да и не звонили от него давненько.
— Каждый день звонят, — сообщил Игорь. — Сегодня с утра тоже.
— А почему не докладываешь?
— Вы же распорядились — без дела не беспокоить. Я сегодня спросил — по какому вопросу, дескать, тревожите, так там помолчали и трубку бросили.