Ночь Томаса - читать онлайн книгу. Автор: Дин Кунц cтр.№ 30

— Почему кто-либо чему-либо верит?»

Сейчас я бежал в белую пелену, потому что верил в исключительную доброту и инстинкты собак. Доверие. Я доверял Аннамарии — вот почему верил сказанному ею, пусть на мои вопросы отвечала она очень уж загадочно и уклончиво.

Доверие, однако, не тянуло на ответ. Если доверие служило причиной того, что я ей верил, возникал другой вопрос, по важности равный первому: если я верил ей, потому что доверял, то почему доверял, учитывая, что понятия не имел, кто она такая, и она подчеркнуто окружала себя завесой тайны?

Золотистый ретривер получал такое удовольствие от нашего забега, что у меня возникла мысль, а не кружим ли мы вокруг дома его хозяина. Но собаке я доверял не зря, потому что она привела меня к калитке в сетчатом заборе.

Я попытался не выпустить пса из двора, но он слишком разыгрался, чтобы остаться взаперти. Однако, оказавшись на улице, не убежал в ночь, а держался поблизости, будто хотел увидеть, какую еще игру я смогу ему предложить.

На юге световые мечи рассекали туман, разыскивая меня. Мы с собакой двинулись на север.

Мир залили универсальным растворителем, в котором исчезли плоды человеческого труда и творения природы.

От домов остались бесформенные контуры. Заборы отделяли ничто от ничего, да и сами размывались буквально в нескольких шагах.

Фрагменты деревьев то появлялись, то исчезали из виду, будто их несло белым потоком. Рядом с тротуаром возникали прогалины серой травы.

Какое-то время мы с собакой бежали, несколько раз меняли направление, наконец перешли на шаг, бредя из ниоткуда в никуда, окруженные непроницаемой белизной.

В какой-то момент я вдруг понял, что имею дело с чем-то большим, чем просто погодный феномен. Недвижность тумана, идущий от него холод не могли быть только следствием сложившихся атмосферных условий. Я начал подозревать, а потом уверовал в то, что туман, окутавший в эту ночь Магик-Бич, — предзнаменование, символическая весть о грядущих событиях.

Мы с собакой шли по стране грез, где клубился дым давно погасших пожарищ, и дым этот не мог иметь никакого запаха в мире, полностью лишенном как вони, так и ароматов.

Воздух застыл, потому что ветры умерли и более не могли дуть. Тишина стояла такая, будто весь мир обратился в большой холодный камень, планетарная кора остыла, не бежали реки, исчезли приливы и отливы, более не существовало часов, потому что не осталось времени, которое требовалось измерять.

Когда мы с собакой остановились и замерли, белое ничто охватило нас, более не нарушаемое нашим движением, и мостовая начала исчезать из-под моих ног и из-под лап ретривера.

И такой ужас поднялся во мне, что я шумно и с облегчением выдохнул, когда внезапно шевельнувшийся хвост пса вырвал из тумана пятачок черного асфальта.

Но уже мгновением позже я почувствовал, что вошел в Долину смерти и даже куда-то дальше, в совершеннейшую пустоту, не содержащую ни единого атома этого мира, где не осталось никаких воспоминаний ни о природе, ни о созданных человеком вещах, и само это место уже не было местом, а только состоянием. Здесь не существовало надежды на прошлое и надежды на будущее, надежды на мир, каким он был, и надежды на мир, каким он мог бы стать.

Предчувствие дурного возникло не у меня в голове, нет, просто я шел сквозь ночь, которая являла собой предчувствие дурного. Черное — сочетание всех цветов, а белое — отсутствие цвета вообще.

Этот туман предвещал исчезновение уже несуществующего, вакуум в вакууме, конец истории вслед за абсолютным уничтожением.

Надвигалось так много смертей, что мог прийти и конец самой смерти, погибло бы все живое, никто не сумел бы избежать общей участи. Ужас, который на мгновение был сметен хвостом ретривера, вернулся и более не желал уходить.

Какое-то время я полностью отдавал себе отчет в том, что иду из ниоткуда в никуда, мой разум превратился в глубокий колодец, со дна которого я пытался кричать. Но, как и задержавшиеся в этом мире мертвые, которые приходили ко мне за помощью, не мог издать ни звука.

Оставалось только одно — безмолвно молиться, и я молился, просил о том, чтобы дорога эта привела меня в рай, место, где я вновь увидел бы и ощутил форму, цвет, запахи и звуки, в убежище от этой ужасной белой пустоты, в рай, в котором я сумел бы подавить ужас и вновь начал думать.

Из аморфных облаков смутно проступили прутья металлического забора. Я уже поднимался по ступеням, хотя не видел их.

Потом нашел тяжелую дверь, распахнул ее, но даже после того, как переступил порог и попал в мир света и тени (ретривер по-прежнему шел рядом), даже после того, как отсек предвещающий дурное туман, я не сразу понял, что это за убежище, куда привели меня Провидение и собака.

После того как белизна притупила все чувства, запахи полироли и свечного воска показались мне такими резкими, что на глазах выступили слезы.

Через комнату с низким потолком, со стенами, обшитыми деревянными панелями, я прошел в более просторное, лучше освещенное помещение, и только тут до меня дошло, что из нартекса я попал в неф церкви.

Рядом со мной тяжело дышал ретривер, от жажды и озабоченности, а возможно, и от первого, и от второго.

Боковые проходы мягко светились, но центральный лежал в тени, и по нему я направился к ограждению алтарной части.

И хотя я собирался посидеть на скамье первого ряда, пока не успокоятся закрутившиеся в тугую спираль нервы, опустился на пол: собака нуждалась в почесывании живота. Ретривер заработал всю любовь, которую я мог дать ему в моем нынешнем состоянии ума и души.

Когда я сокрушен и подавлен миром, который создало человечество (столь отличным от мира, дарованного нам), меня спасает, меня утешает только одно — абсурдность этого мира.

Дарованный мир сияет чудесностью, поэтичностью, смыслом. Созданный человечеством мир извращен эгоизмом и завистью. Здесь жаждущие власти циники создают из себя ложных идолов и у смиренных нет исторического наследия, потому что они с радостью отдают его своим идолам, в обмен не на вечную славу, а на редкое зрелище, не за хлеб, а лишь за обещание хлеба.

Существа, которые сознательно не желают видеть истину, которые радостно устремляются на дороги, ведущие исключительно к трагедии, безусловно, забавны в своей безрассудности, как забавны великие комики кино Бастер Китон, [29] Лорел и Харди [30] и многие другие, знавшие, что нога, застрявшая в ведре, — это смешно, голова, застрявшая в ведре, еще смешнее, а уж упорные старания затащить рояль по лестнице, слишком крутой и узкой для такого подвига, — самое смешное, на что может сподобиться цивилизованное человечество.