— А позор творить можно?! Твой недогляд! Тебе бы смиренно признать свою вину, а ты пытаешься потакать насильникам! Я действую не от себя, а именем государя нашего, Федора Ивановича, и упорство твое расцениваю как мятежное. Если не исполнишь воли города и моего приказа, я окую тебя и отконвоирую в Москву, прежде того допытаюсь, как оружничий, не крамолы ли ради потакаешь ты своим подчиненным?!
Подействовало. Велел стрелецкий голова строиться без оружия, а Бельский, взяв с собой пару старейшин, обошел все помещения, не затаился ли кто из охальников, чтобы избежать наказания. И не зря. Укрылась по закуткам добрая дюжина.
Одна за другой входили пострадавшие женщины в детинец, сгорая от стыда, но не в состоянии отказаться, не исполнить воли городского собрания. На кого они указывали пальцем, того тут же выхватывали из строя крепкотелые городские мужи, и по приказу Бельского заковывали ручными и ножными цепями.
Без малого два десятка оказались закованными, и их повели на площадь. Судить. И вот тут в общем-то мирная до сего момента площадь взметнулась всеобщим криком:
— Смерть насильникам!
— Смерть лютая!
— Повесить их! На колы их! Смерть! Смерть! Смерть!
Бельский почувствовав, что назревает самосуд, а это никак не могло его устроить, велел вооруженным мужам плотнее окольцевать окованных и, поднявшись на помост, поднял руку, требуя тишины.
Утихомиривалась площадь постепенно, отдельные голоса продолжали требовать смерти стрельцам-насильникам, но Бельский заговорил, напрягая голос свой до предела:
— Вы дали слово не чинить самосуда. Я принял эту клятву, веря в вашу честь. Смирите гнев. Я предлагаю присяжным такое: всем насильникам по два года тюрьмы. В кандалах! Согласны ли вы? Ваше слово?
— Кроме темницы — батогами! — прозвучало из толпы, и она подхватила:
— Батоги!
— Батоги!
— Принимаю вашу волю!
Били на помосте. Каждому по тридцать ударов, затем, еле живых волокли в городскую тюрьму.
Народ начал было расходиться, но Богдан остановил довольных своей победой горожан.
— Я прошу вас всех присягнуть на верностью царю, а двоих, самых почитаемых горожан, определить в Москву, где они от имени всех присягнут царю-батюшке в Кремле. В походе они будут моими гостями, а после возвращения, когда соберутся представители от всех городов вашей земли, я с почетом провожу их до Москвы. С почетом будут они и доставлены обратно. И еще я хочу поговорить со старейшинами. Отдельно. После присяги.
Никто из горожан даже не помыслил увильнуть от присяги, но заминка все же произошла, когда настоятель христианской церкви появился с крестом, но Бельский понял настроение солидной части горожан и поступил как прежде, в Карелии.
— Христиане — целуйте крест, мусульмане — зовите своего муллу, многобожники — волхвов.
Мулла словно ждал этих слов. Он тут же появился на площади с Кораном и встал по правую руку попа, а вот с волхвами оказалось сложней, ибо не верил он московскому единобожнику.
— Сегодня он добр, а завтра, по наущению церковников, снова изгонят из города.
Уговоры затягивались, и лишь вопрос пришедших за волхвом: «Что, нам крест или Коран целовать?!» подействовал. Однако волхв встал поодаль от муллы и попа. Принимал присягу, положив руку на плечо дающего клятву верности русскому царю.
Всего час, и площадь пуста. Оружничего зовут на пир, где он сможет поговорить со старейшинами.
— Лучшее, если разговор состоится до застолья, — высказал пожелание воевода, и ему пошли навстречу.
— Воля гостя — святая воля.
Бельский начал было объяснять старейшинам, для какой цели ему нужны помощники из стольнрго града Луговой стороны, но один из старейшин попросил:
— Не говори с нами, как с ягнятами. Скажи, сколько нужно тебе в помощь?
— Хорошо бы троих.
Старейшины, поговорив вполголоса меж собой, тут же назвали имена тех, кто поедет с русским воеводой.
— Благодарствую. Они будут моими почетными гостями.
Во время пира Богдан еще раз объяснил свою цель, подняв тост за мир и согласие, и тут же пригласил всех на завтрашнюю торжественную трапезу у воеводы городовой рати, добавив:
— Возьмем с него клятву, чтобы без совета со старейшинами и уважаемыми горожанами не принимал бы никаких действий, а подчиненных держал в узде.
Приглашение было принято с почтением.
Еще два дня Бельский провел в городе в беседах с тиунами, с головой стрелецким, с сотниками и даже с десятниками, предупреждая их строго о каре за разнузданность и чванливость. Он твердил:
— Черемисы такие же подданные царя, как и вы. Они равные с вами перед царем и Богом. Не притесняйте и тех, кто не верует в Христа и Троицу, а почитает своих богов. Веротерпимость — одно из важнейших условий мира и спокойствия.
Собеседники клялись не отступать от законов, блюсти мир; заверяли, что впредь будут вести себя благоразумнее, ибо поняли, как опасен для их же собственной жизни мятежный народ, и оружничий верил, что слова их не станут расходиться с делом. Во всяком случае на год-другой хватит преподнесенного урока.
Сделав все, что намечал, Бельский с легким сердцем приказал поднимать якоря и отчаливать, и вскоре караван упрямо погреб вверх по Волге, стараясь держаться в сторонке от стрежня, где встречное течение не такое сильное.
Путь до устья Суры не велик, одолели за пару суток, а как вошли в Суру, стало намного легче, и корабли побежали веселей.
Вот и Стрелецкая слобода близ Ядрино. В осаде. И что важно, осада не забеспокоилась, увидев приближающихся ратников, и это поначалу весьма удивило Богдана, но подумавши, он понял: о том, что корабли с русской ратью появятся в Суре, ядринцев уже предупредили. Конным вестникам доскакать до Ядрино хватит одного дня, если сменить пару раз коней. А не сняли осаду со Стрелецкой слободы, чтобы не приняли бы их в Чебоксарах за отступников.
Не испугались ядринцы еще и потому, что они даже не предпринимали попытки штурмовать Слободу, хотя тын, каким она была огорожена, — не серьезное препятствие для штурмующих. Они окружили стрельцов, не имея к ним никакой злобы, по приказу сверху, и ждали, какое повеление поступит из Чебоксар. Если там примут решение перейти под руку крымского хана, примкнув к Казани, тогда, после подхода подкрепления, можно будет идти на штурм, но если решат не отделяться от Руси, чего ради тогда лить кровь? Тогда что, мятеж — ради мятежа? Чтобы лишь обратить на себя внимание Москвы и добиться большего равноправия с русскими. Добиться большего уважения хотя и к малому, но все одно — народу. А стрельцы — добрые соседи, зла не чинят, относятся с уважением. Что же на них чужую вину переваливать?
В самом деле, стрельцы не чинили обид ядринцам, жили с ними дружно, при нужде даже помогали. Совершенно бескорыстно, и они невероятно поразились, когда в одно прекрасное утро их обложили со всех сторон, как будто Слобода их — волчье логово.