Бельский - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Ананьев cтр.№ 14

А завтра они снова заполнят площадь, вновь оживет толкучка, и что — ежедневно разгонять? Не гоже такое, и Богдан повелел своим подручным:

— Пугните как следует!

— Один момент, — весело пообещал разбитной опричник, гораздый на всякие выдумки.

Спешившись, он направил свои стопы в самую гущу толкучки, и о — чудо, лотошники ноги в руки и в разные стороны. Всего ничего минуло времени — площадь опустела.

— Что ты им сказал? — поинтересовался Бельский.

— Пугнул, как ты велел, — с невинной улыбкой ответил опричник. — Ласково пугнул.

Лишь через несколько дней Богдан узнал о тех ласковых словах, которые словно ветром сдули мелкий торговой люд с площади: предупреждение, что здесь Иван Грозный станет казнить непослушных москвичей. Тех, кто простых просьб не понимает, того — на дыбу. Не повиновался холопам царевым — на виселицу или на кол. Юродство опричника настолько было принято за истину, что на площади не появлялось ни единого зеваки поглядеть на работу плотников, посудачить о их мастерстве, но особенно об ошибках, главное же выяснить, какие предполагаются казни. Вот и сооружалось все без помех, без пригляду так называемых знатоков, считавших себя вправе судить обо всем на свете, совать во все носы.

Через несколько дней стояли рядком виселицы, не только с петлями, а и с крюками для подвешивания трупа, как на бойнях для их разделки. Чуть в сторонке от них — огромный казан на треноге, возле которого тоже виселица, но с большущей петлей, словно собирались здесь вешать за подмышки. За ней — пара воротов для колесования, а дальше — узкие помосты с приставленными пятью плахами для четвертования. Ошуюю и одесную всех этих сооружений торчали довольно высокие колы, очень тщательно заточенные. Тонкие подспинные штыри свежей ковки зловеще поблескивали на солнце. Теперь всему этому бесчеловечному творению стоять под неусыпной охраной опричников до тех пор, пока не приконвоируют изменников из Александровской слободы и не арестуют всех тех москвичей, каких оговорили не выдержавшие пыток.

Только через неделю въехал обоз с новгородскими узниками в Кремль, чтобы и дальше подвергаться мучениям в пыточных до дня казни.

И вот, наконец, наступило утро казни. Страшной, какой Москва не видывала отродясь.

Увы, площадь пуста. Ласковое слово шутника-опричника так напугало обывателей, что они заперлись в своих домах. Над Бельским нависла угроза царском опалы, ибо желание Грозного о множестве народа на площади не исполнилось. Хорошо, что пришел на площадь Малюта: сам лично с несколькими глашатаями проехал по Китай-городу, призывая спешить на площадь, чтобы не сердить царя Ивана Васильевича, пожелавшего прилюдно казнить изменников державы своей.

— Никакой обиды люду московскому не будет! — извещали глашатаи, и это же подтверждал Малюта Скуратов. — Спешите к Лобному месту! Не гневите царя своего!

Потянулись к месту казни люди Китая-города, а Малюта уже по Белому городу гарцует впереди глашатаев, поторапливает отпирать дома и спешить на площадь у Лобного —. слушаются его белгородские обыватели, вываливаются на улицы целыми семьями, и площадь у Лобного места все плотней и плотней. Уже и на паперти Покровского собора яблоку негде упасть. И на гульбище, что вокруг собора, теснота. Бельский рад-радешенек.

«Поклонюсь Малюте поясно. Выручил какой уж раз!»

Из Фроловских ворот вылетела вороная стая и начала раздвигать толпу, образуя проход для царя к Лобному месту. Когда же справились с этим нелегким делом, пуская в ход даже нагайки, замерли в седлах, удерживая в смирении коней своих.

Ударили в колокола все кремлевские соборы, все церкви, что на Кулишках, Покровский собор, церкви Китая и Белого — величава панихида повисла над местом казни, куда величаво шагал Иван Грозный, разодетый как на прием иноземного посольства. За ним белоснежные рынды с топориками на плечах, следом — черные царевы телохранители опричной сотни, а уж за всем этим шествием — едва передвигают ноги изможденные, истерзанные узники, обреченные на смерть. Целых три сотни.

Поднимается царь на помост, специально устроенный лучшими плотниками Москвы на Лобном месте, крестится размашисто и начинает свое слово к московскому разночинью.

— Они, — указывает царь на толпу обреченных, — изменили державе нашей! Одним из них люб Сигизмунд-Август, король польский, другие на крымского хана-разбойника носы поворачивают. Волей Господа я вершу сегодня суд над изменниками! Но и ты, московский люд, ответствуй, праведен ли суд мой?

Площадь вначале робко, а затем все дружнее и дружнее изъявляла поддержу, и вот уже единогласно:

— Гибель изменникам!

— Здравствуй, государь!

И это было искренне, без тени лукавства, ибо видели люди среди приговоренных к лютой смерти тех, кто наводил на москвичей ужас беспредельным чванством и великим злобством, оттого многие выкрикивали свои злорадные мысли во все глотки:

— Пусть отольются им наши слезы.

— Правда восторжествует! Отмщение безвинной крови сынов наших!

Первым кромешники подвели к царю Ивану Васильевичу Ивана Висковатого, и думный дьяк громко начал читать обвинение:

— Ты, тайный советник государев, служил неправедно его царскому величеству и писал к королю Сигизмунду, желая предать ему Новгород. Се — первая твоя вина. Вторая столь же великая: ты, изменник неблагодарный, писал султану турецкому, чтобы он взял Астрахань и Казань.

Как бы ставя точку приговору, дьяк ударил Висковатого кулаком по лбу.

Иван Михайлович Висковатый начал было клясться, что верен он царю, что по навету страшному окован, но кромешники заткнули ему рот кляпом, отволокли к виселице и подвесили за ноги. Затем, обнажив, разрубили на части, как скотину.

Малюта Скуратов отрезал у казненного ухо.

Вторая жертва — Фуников-Карцев. Огласив обвинение в измене, его тоже повесили вниз головой на виселице у котла, под которым уже ярко горел костер.

Фуникова, как и Висковатого, оголили, а дальше началось неописуемое: подвешенного то окатывали кипятком, то холодной водой, он выл благим матом, извивался, кожа сползала с него пластами, а палачи со сладострастием перемежали кипяток с холодной водой, возбуждающиеся полной своей властью над беззащитным и злорадным гулом толпы.

Когда казнимый испустил дух, Богдан Бельский, подражая своему великому дяде, отрезал у Фуникова облезлое ухо.

Более четырех часов лилась кровь на площади. Одновременно и колесовали, и четвертовали, просто секли головы и сажали на колы — утробный вой мучеников перекрывал звон колоколов, он как бы препятствовал проникновению торжественного звона на площадь; толпа все более и более возбуждалась от запаха крови и воя мучимых. Сожалений не было, ибо умирали в муках одни лишь сановитые, а народ всегда их недолюбливал, а иных даже ненавидел. И не всегда за дела неправедные, а из зависти к их богатству.

— Все! — вдруг остановил казнь царь Иван Васильевич. — Остальным дарую жизнь.