Хроники разрушенного берега - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Кречмар cтр.№ 44

– Не скажи, – рассудительно потрепал бороду Василич. – Шкерочные ножи-то специальные есть. Для разделки рыбы. Их или специально делают, или из кухонных перетачивают. И нескольких типов они есть – тонкие и гибкие, чтоб филей резать, и твёрдые и толстые – балыки пластать. Балык же есть разный – гижигинский, коряцкий, карагинский, нутыльгинский… И все они поразному режутся. Но по костям и быстро. Потому ножи там нужны больше рапидные, а не кухонные. Но тоже узкие. Эх, помню, лет десять назад мужики повздорили. Из-за чего повздорили – не помню даже. То ли из-за медсестры, то ли из-за литрухи водки. Один другому вот этот балыковый ножик ка-ак в глаз зафиндилит! А тот мужик, которому этот нож в глаз воткнулся, Лёха Кукуй, так с этим ножом в глазу и пошёл через всю деревню к доктору – к ветеринару. Потому что фельдшера у нас не было. Идёт по улице весь в кровище, а из глаза ручка ножевая торчит. Хороший ножик, точно по размеру пришёлся.

Все разразились здоровым мужским хохотом.

– Так и что потом этому… Кукую сделалось? – робко спросил Вадим, в который раз поражаясь простоте нравов побережья Охотского моря.

– А что ему сделается, – искренне удивился Василич. – Мозгов у него как не было, так и не было, поэтому ножик до них и не достал. Вытащил ему ветеринар ножик, и стал Лёха Кукуй как был – только без глаза. Ладно, хорош лясы точить, мне корабль вести надо.

И исчез в рубке.

– Ас тем, другим, мужиком что стало? – спросил Вадим в пустоту.

– С каким другим? – отозвался стоявший сзади Соловей.

– Который нож кинул…

– Ну, – Соловей прокашлялся, – вообще-то это сам Василич и есть. Ну ладно, ступай вниз, сейчас мыс обходим, сильно болтать начнёт.

Хлопнула дверь рубки, стук дизеля стал немного чаще, нос катера вывернул на серую студёную волну.

Кораблик качнуло.

Нож, изготовленный из шашки хорунжего Уссурийской казачьей бригады Петра Петровича Гранатурова, медленно пополз по палубе, нырнул под леер и странным бликом скользнул в глубину Охотского моря…

– А это что за коврижка в море болтается? – ткнул Вадим пальцем в круглую блямбу, торчащую под горизонтом на фоне дальних заснеженных гор. – Остров или мыс какой?

– Да трудно сказать… – задумался Василич. – Иногда – остров. Иногда – мыс. В зависимости от воды.

– То есть как?

– Прилив – остров. Отлив – мыс. Или полуостров, кому как больше нравится.

– Ну-ка принеси лоцию, – многозначительно попросил Соловей. – Василич утверждает, что в ней вся правда мира сосредоточена. По крайней мере, этого, нашего здешнего, мира. Ага, видишь – «Остров Кумара»! Стало быть, всё же остров…

Василич сконфузился.

– Посмотришь птичек, чаек, орлов, – словно к маленькому, обратился он к Вадиму. – Мы подходить туда всё равно будем, товар отдавать-забирать.

– А что, там люди какие-то есть?

– Люди? Да они тут везде, люди-то… Безлюдных мест, считай, и нету вообще. На Колыме, по крайней мере, я таких и не встречал.

Вадима продолжало удивлять то, что местные обитатели упорно продолжали называть Охотское побережье Колымой, хотя до самой Колымы отсюда по прямой было около пятисот километров. Какая-то странная география получается…

– Национальное хозяйство тута… – продолжал тему людей Василич. – Тут много таких национальных хозяйств – умные люди насоздавали их, чтобы лимиты на рыбу получать. Возьмут национала председателем, доверенности от него оформят – и берут аренду, лимиты, всё, что требуется. Всем хорошо: и умным людям – они при деньгах и деле, и местной власти – она хоть и без дела, но при деньгах, и националу – он сыт, пьян и ни о чём не думает.

– Всем, кроме рыбы, – неожиданно сказал Соловей.

Сия неожиданная сентенция повергла Василича в прострацию. Ему, видимо, в голову не приходило, что рыбе может быть плохо. Но, отгоняя сомнения, он покачал седоватой кудлатой башкой и продолжил:

– На Кумаре как раз национал живёт. На него всё отписано, его там кормят, поят.

– Сидеть в случае чего тоже ему придётся, – хмыкнул Перец.

– Сидеть? – поднял брови Соловей. – Что-то я не могу вспомнить, когда у нас национала последний раз посадили. Они друг друга ножами режут, досками забивают, из ружей стреляют, в морях и на реке топят – на всё один ответ: это их внутреннее национальное дело. А уж чтобы национала по финансовому вопросу посадили – такого вообще никак произойти не могёт.

– Это почему?

– Потому что действует у нас здесь политика поддержки малых коренных народов Севера, – злобно сказал Соловей и отвернулся к борту.

– Ну, Соловей, ты уж скажешь. Просто они нищие, как собаки, и всё, что националам в руки попадает, сразу из этих рук и уходит. Посмотрят на такого судьи, посмотрят, головами покачают – и выпустят на хрен. Брать-то с них нечего, потому ими и брезгуют… На Кумаре национал тихий, он один живёт, мы как ни придём – он нам всегда поможет. Ты ж сам с ним дела имеешь какие-никакие…

– Потому он и тихий, что один живёт, – всё так же зло бросил Соловей. – Потому что нет у него рядом других националов – устраивать сходки национальной ассоциации, телефона – в Москву звонить, бумаги – жалобы писать всякие, как его русские злобно притесняют… И сахар ему никто не оставляет, чтобы не бражничал. Ты да я патронов ему завезём – и гуляй, рванина. Будь на то моя воля, они б у меня все так жили, а не по посёлкам, как вши, ползали.

– Ага, и они бы тебе здесь, в тайге-тундре, порядок бы такой навели, – хмыкнул Василич. – По мне, лучше пусть в посёлках живут. И так всяких нищебродов по берегам хватает.

– Кстати, о бражке, – встрял в разговор Перец. – Я тут Юру Поджигайца вспомнил. Он, когда рядом рыббазу сторожил, приспособился бражку на болотном мху ставить. Мерзкая была, тиной пахла, но торкала. Чудо технологии. В какой-нибудь Америке миллионером бы стал, а у нас бич бичом и дома жгёт временами…

Перец сплюнул через леера в залив Одян и полез мечтать в каюту.

Остров Кумара выглядел, как плоская буханка чёрного хлеба, пущенная по волнам каким-то невиданным гигантским языческим богом. Плыла эта буханка, покачивая своими бурыми и трещиноватыми скалистыми боками, плыла, пока не вплыла в залив Одян и не приткнулась к отлогому курчавому от тёмно-зелёных стланиковых кустов берегу.

Все трещины в каменных краях этой «буханки» были усыпаны птицами. Трещин в здешних скалах было несчитано, а птиц – более чем несчитано в тысячи раз.

Катер, постукивая дизельком, пробирался под нависающими скалами, и птицы тучами поднимались из каждой складки местности и повисали над судёнышком, осыпая его воплями и жидким вонючим калом. Сверху, над всем этим птичьим буйством, словно наблюдательные аэропланы над тучей истребителей, парили два огромных белоплечих орлана.