Из тьмы дохнуло смертью.
И, едва услышав знакомое «крэканье» в кустарнике, я с размаху кинул чайник в костёр. Раздался оглушительный грохот – такой, будто некто гигантский изо всей силы нанёс несколько ударов бичом по всей тундре и ближайшим склонам Хребта. Кусты наверху затрещали, оттуда вывалилась чёрная человеческая фигура, затем послышался топот, и сквозь огонь проступил силуэт того самого человекоподобного робота, который мне рисовался в воображении уже три дня. Вперив в меня горящий взгляд глаз-окуляров, он развернул прилепленный ремнями к груди автомат, и… рухнул на спину, прямо в опадающее пламя костра, дёргаясь от ударов, посыпавшихся на него с гребня. А на гребне стоял Зим, и карабин в его руках расцветал ромашками огненных вспышек.
Алекс Зимгаевский, он же – Зим
Человек пробежал сквозь костёр, уставил ствол автомата в грудь Виктору, и я свалил его прямо в огонь несколькими выстрелами по корпусу.
– Егор, ты жив? – крикнул я сразу же, как понял, что упавший в костёр человек точно не шевелится.
– Э-э-э, жив, кажется, – сказал он из кустов. – Мой мёртвый.
– Илья?
– Тута я. Мой готов.
Импровизированная перекличка продолжалась недолго. Каждый опознал своего противника и убедился, что он мёртв. Всё столкновение заняло не более пяти секунд, хотя для большинства они показались чуть ли не получасом. Ну и правильно – в Голливуде об этом бы сняли батальную сцену на четверть фильма – соответствующую реальному ощущению впервые участвующего в ней человека. Всё решает точный расчёт и знание обстоятельств. В этом плане мы опережали противника – и выиграли. Но выиграли мы только первую партию в турнире. Нам оставалось уничтожить доставивший спецназ вертолёт, добраться до самолёта и унести ноги из этих краёв… Ну ладно, решать проблемы надлежит по мере их поступления…
– Это вроде как люди, – испуганно произнёс Илья, сдвинув очки ночного видения с лица убитого.
Да, это были совсем не старые люди, с тем же непреклонно-яростным выражением лица, что присутствовало у второго нанятого нами монтёра, убитого мной в вертолёте, – Фёдора. Да кто знает, как зовут их на самом деле, людей, выброшенных на свалку своей страной, которых даже и не похоронят по-человечески…
– Посмотрите, что там у них есть для нас нужного, – распорядился я. – Оттащите под склон и завалите камнями.
Сам я взял из груды хвороста, приготовленного для костра, ствол небольшой лиственницы, очистил ножом от коры, вынул из ножен одного из убитых устрашающего вида кинжал, и раскалив его конец на костре, выжег:
Семеро солдат. Их сюда не звали.
19 июня 2004 года
Один из пастушат с сожалением рассматривал закопчённый, пахнущий бензином чайник.
– Жалко очень. Хороший чайник был, много со мной прошёл. Однако, тоже закопать придётся. Зато я теперь «Тигр» возьму. – И торжествующе поднял вверх, наподобие Че Гевары, самозарядную снайперскую винтовку с оптическим прицелом.
Таким было послесловие к эпитафии семи человек, погибших в скоротечной схватке у горы Янранай, где судьба и нелепый приказ неизвестного руководства столкнули их с соотечественниками.
Серж Астахов. Ух и береговое братство
Грузовой самолёт «Ан-26», на котором мы прилетели из Иркутска, приземлился в аэропорту Умикана. На этот борт нас перебросил Олег Хиус, который чисто-конкретно возил военные грузы по всей Восточной Сибири. На самом деле он, по поручению генерала Z, менял запасные части к грузовикам, резину для колёс, списанные армейские костюмы и всякую заваль со складов, копившуюся там десятилетиями, на рыбу, икру, мясо и меховщину. Степень независимости таких «коробейников на крыльях» было трудно переоценить. Если Хиуса власти хватали на какой-нибудь афере где-то в Чокурдахе или Зырянке, то немедленно из-под земли возникал военный прокурор, который требовал, чтобы военного лётчика судили справедливым военным судом. Проштрафившийся Хиус летел в штабную часть, где, реально, за то, что попался, получал дружеского щелбана от генерала, отсыпался с неделю, а затем снова летел куда-то через всю страну с тракторными и вездеходными частями.
«Двадцать шестой» сел в Умикане в расчёте на икру, которую вот-вот должны были начать заготавливать сотнями тонн тысячи браконьеров на побережье. Икра уже была, но конкретно на борт её никак не набиралось, и Хиусов порученец Сашка Лымарь сидел на краю грузового люка и сложноподчинённо ругался, пытаясь матом наставить себя самого на путь истинный. К самолёту подошёл мрачный начальник аэропорта. Порт был на самоокупаемости, и по всем новым российским законам наш борт должен был заплатить здесь за взлёт и посадку.
Временные трудности простимулировали творческую фантазию майора российских ВВС, и Лымарь при виде официального лица скорчил такую угрожающую рожу, что начальник аэродрома попятился сразу на пятьдесят метров, ни разу не споткнувшись.
– Паразиты, – заорал Лымарь голосом, приличествовавшим даже, наверное, не генералу, а маршалу рода войск.
– Паразиты, – повторил он, теперь уже страдальчески, по-обезьяньи спрыгивая из люка на грунт.
– Тли гражданские! Кровососы, чубайсы проклятые! Уже с защитников Родины деньги берут – за то, что мы её приказы выполняем, не щадя жизни! А знаешь, что у меня в фюзеляже лежит? Знаешь, аэродромная курва? – Руки Лымаря потянулись к кобуре, в которой у него лежали завёрнутые в фольгу бутерброды. Пистолета Сашка с собой не брал с того раза, как потерял когда-то окаянный предмет во время грандиозной попойки с рыбнадзорами на западном побережье Камчатки. – В самолёте у меня, гнида, лежат армейские пайки для твоих детей, которые тянут лямку на удалённых точках, обеспечивают вам связь, чтобы позвонить вам всякая гнида могла с любого конца света. – Лымарь на полусогнутых ногах двинулся к побелевшему аэродромщику, который разве только не бился в пляске святого Витта. В самолёте у Лымаря лежала водка для обмена на икру у орочей, ламутов и камчадалов, и начальник аэропорта прекрасно это знал. Но истерика Лымаря была настолько взаправдашней, его скорбь по упавшим нравам настолько неописуема, и сам он был так великолепно и трагично грозен, что Семён Семёныч Конюхов, сам, в прошлом, бортмеханик на «Ан-12», смахнул с седой бороды скупую мужскую слезу, да так вполоборота и посеменил в барак, в котором располагалась контора Умиканского аэропорта.
Только теперь мы вылезли из самолёта.
– Ну всё. Тикайте, хлопцы. I’l be back, – мрачно пошутил Лымарь. И побрёл к своему летающему грузовику, судорожно соображая, где же ему взять эту проклятую икру.
– Ну что, Серж, – сказал Ух не менее мрачно. – Дно жизни ты видал? Вот там, в чебуречной? Не видал ты ещё дна жизни. Сейчас я тебе его покажу. Это – береговое братство.
Мы шли на запах моря по кривой пыльной улице Умикана, застроенной одноэтажными, неряшливо побелёнными бараками. Море пахнет везде по-разному, но тем не менее везде – одинаково. Просто его запах может быть сильнее или слабее. Это было Охотское море, и пахло оно очень сильно.