Домой не возвращайся! - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Витаков cтр.№ 18

– Да, брат Алексей. И куда же мы этого несчастного теперь?

– В пустынь, к преподобному старцу Никодиму. С Божьей помощью донесем, сдюжит, надеюсь.

– А может лучше в больницу ближайшую.

– Что ты, брат Георгий, до ближайшей больницы только Бог ведает сколько. А мы даже направления не знаем.

– И то верно. Пусть хоть помрет по-христиански.

– Ну, это еще бабка надвое сказала. Старец в миру хирургом служил. А вдруг вырвет из рук Костлявой.

Два монаха, ловко орудуя ножами, срезали две жердины и натянули между ними кусок брезента, служившего им укрытием от дождя. Взяли раненого и осторожно лицом вниз переложили на импровизированные носилки. Путь предстоял неблизкий. Главное дойти до реки – там лодка, далее вниз по течению пятьдесят километров. Только бы сдюжил раненый. Монахи перекрестились и тронулись в путь.

К утру следующего дня старец Никодим оглядел раненого и обронил, открывая чемодан с медицинским инструментарием:

– Медлить нельзя. Брат Алексей, помогать будешь.

Целую неделю старый Филипп находился на грани между жизнью и смертью. То проваливался в жар и начинал бредить, то холодел неожиданно и становился белым, как ствол березы. Преподобный Никодим не отходил от постели больного, сутки напролет молясь и дежуря у изголовья. Делал перевязки, отирал горячечный пот с тела, растирал шерстью и травами, не давая душе покинуть бренную плоть. Словно чувствовал прозорливый старец тяжкую, душевную рану больного, при которой не упокоится с миром душа.

На восьмые сутки раненый открыл веки и посмотрел на старца синими пронзительными глазами.

– Оклемался, сердешный. – Никодим расплылся в улыбке.

– Где я? Неужто, на том свете? А всё будто, как на этом.

– Лежи, лежи, богатырь. Рано тебе еще слово молвить, тем паче на локтях стоять. Принесли тебя Алексей с Георгием – им потом «спасибо» скажешь. А мне ответь, мил человек, как это ты один с ножом в спине в лесу оказался?

– Рано же еще слово молвить.

– А ты не сейчас. Полежи, вспомни хорошенечко. А я за водой пока схожу.

Через час Филипп Васильевич рассказал преподобному всю историю, начиная с того момента, как в окно постучался больной Шухрат.

Никодим кивнул, дескать, все понял:

– Что теперь? Во всесоюзный розыск заявишь?

– Не знаю, святой отец, пустота одна в душе. Путь в Ененьгу отныне заказан. Можно я здесь поживу? Служить исправно буду. А нет: пойду один жить, отшельником полным. Сил нету на люди показываться. Когда я смогу ходить?

– С завтрашнего дня аккуратно, по стеночке, опосля поглядим. Кстати, вот твой новый оберег. – Старец достал из-под полы нож и вложил рукоятью в ладонь больного: – А жить – живи сколько надо.

По истечении двух недель, потихоньку, помаленьку дед Филипп уже носил воду, пилил дрова, собирал травы, ходил по грибы. А в свободное время упражнялся с ножом, вспомнив фронтовую молодость. То метал в мертвую, сухую сосну, то дрался с воображаемым соперником, чертя клинком по воздуху букву Z. Такой манере боя его когда-то обучил пленный немецкий разведчик. Месяц пролетел, как не было. Филипп Васильевич окреп. От былой раны только пунцовый шрам остался. Потянулись недели, месяцы. Год прошел, как не было, затем еще один и еще. По истечении пятого года, в конце мая сказал Кондаков преподобному старцу:

– Пора мне, преподобный Никодим. Засиделся я у вас. Весь оставшийся век буду помнить вашу доброту.

– Ну, пора, так пора. Как говорится: скатертью дорожка. Ты вот что, Филипп Васильевич, с пути своего, вижу, все равно не свернешь, не побрезгуй малой толикой помощи, – старец сунул руку в карман и вытащил небольшой, черный мешочек, – здесь песочку немного золотого. Чует мое сердце – времена нехорошие грядут. Неизвестно, как с рублем будет, а это всегда в ходу. Учить тебя, как распорядиться в черный день этим богатством, не буду, сам сообразишь.

– Спасибо, батюшка, вот уж поистине щедрый дар. Для начала попробую отыскать родственников Шухрата. А с этаким богатством можно и дело свое на Востоке начать: скупать, к примеру, овощи и фрукты у населения и продавать на рынке. Так ведь и пенсии набежало, поди, немало. Все сниму с книжки и – в путь!

– Еще вот возьми травок сушеных. Отвар делать не ленись, в нем твоя сила и долголетие. Иногда добавляй по несколько граммов спирта или, на худой конец, водки. Хорошо восстанавливает. Ну, с Богом!

Филипп Васильевич, взяв мешочек, и поцеловав руку Никодима, двинулся в путь. Оказавшись на другом конце пожни, обернулся и отвесил на прощание низкий, земной поклон.

Быстрое течение несло лодку по темной, мистической глади таежной реки. Из такой воды не только хариус плеснуть может, но и сама русалка неожиданно показать голову, поманив путника нежным голосом на илистое, черное дно. А с крутого берега, то пень вековой лешим зыркнет, то филин протяжно ухнет, то стволы деревьев заскрипят под напором ветра.

Старый Филипп чувствовал, что за время жизни в пустыни в нем произошла какая-то неуловимая перемена. Нет, отражение в воде все того же человека: лобастого, бородатого, голубоглазого. А вот взгляд стал подмечать гораздо больше в окружающей природе, чем до этого. Если точнее выражаться, то он научился смотреть, как бы внутрь знакомых предметов, понимать их жизнь, отличая радость от страдания. Слух улавливал не только шорохи и скрипы, но еще жалобы, просьбы, смех и любовный шепот. Мир вокруг наполнился незнакомой до этого жизнью, которая обволакивала одиноко плывущего в лодке человека тонкой, воздушной теплотой. Так, словно бы ангел обнимал крылами, защищая от всего злого и черного. Скоро поворот, а за ним местечко под названием Кривицы. Много лет назад, когда Агаша еще была совсем маленькой, он убил там рысь. Произошла эта история в конце апреля. Весна в тот год сильно задержалась. Словно наказание какое-то на всю деревню свалилось: по ночам стали пропадать куры, иногда даже собак находили с порваной шеей. Взрослые не выпускали в сумерках детей одних даже до туалета. Люди по собственным дворам передвигались вооруженными. Охотники устраивали засады, облавы, но зверь, словно чувствовал и просчитывал все. Проникал в деревню только тогда, когда не ждали; забирал очередную жертву и уходил, оставляя после себя на снегу круглые кошачьи отпечатки. У Кондакова в ту пору пес хороший был, звали Дунаем. Он-то и повел по следу Филиппа Васильевича, унюхивая сквозь порошу запах хищника. Другим собакам такое не под силу было. Через несколько километров, как раз в Кривицах, натыкаются в тайге на поляну, всю изрытую, измятую, словно почивальная перина. Дунай носом повел и давай снег лапами разбрасывать. Залаял, заскулил, подзывая хозяина. Подошел Кондаков, глянул, мать честная, целый склад куриных потрохов и косточек, схороненных, сразу видать, про запас на черный день. Тут-то и решил поставить капкан. Несколько часов просидел в засаде, но зверь не пришел. Решил отлучиться ненадолго домой: отдохнуть и собаке корм дать. А когда вернулся, видит: в стальных кулаках – только задняя отгрызенная лапа. Едва успел склониться над капканом, как в спину удар последовал: затрещал под когтями охотничий тулуп. Хорошо, за плечами ружьишко висело, оно-то и прикрыло шею от смертоносных клыков. Лязгнули по металлу рысьи ножи и скользнули вниз. Этого мига хватило Филиппу Васильевичу, чтобы рвануть из-за пояса нож и наотмашь рубануть себе за спину: снизу вверх, не поворачивая головы. Острое лезвие от паха до ребер вспороло брюшину дикой, таежной кошке. Еще один взмах и – из напряженного горла зверя ударила струя крови, орошая вокруг слегка подталый, весенний снег. Какое-то время Кондаков, пошатываясь, сквозь застилавший зрение пот смотрел на поверженного хищника. Потом поднял скользкий от крови нож и принялся снимать шкуру. Вдруг два маленьких, слепых котенка вывалились из вспоротого живота на окровавленный снег. Минуты две поводили по воздуху лапками, пуская изо рта пузыри, и застыли.