Повелитель снов - читать онлайн книгу. Автор: Петр Катериничев cтр.№ 79

– Переживаю.

– Боишься, раз здесь росла – не в уме своем? И опасаешься, что… Знать, намерения серьезные питаешь. Это хорошо. – Санитар вздохнул, наклонился ко мне, проговорил тихо: – Рисунки Анины у бабы Клавы, санитарки, дома припрятаны. Внучок ее как раз дежурит, на врача выучился, я ему позвоню, сутки почти закончились, все объясню, он на машине домой, тебя подхватит. И… Ты уж выясни, зачем они Миранде покойной понадобились или Безобразной Герцогине… Чтобы спокойнее нам за свою Анютку было.

– Анюта для вас – своя?

– А то… Как остальные детишки, что здесь росли. Другого-то отчего дома у них нету.

Через пять минут мы уже ехали в небольшой поселок на самом берегу моря с Андреем Георгиевичем Плотниковым, так он представился, молодым румяным доктором; было ему года двадцать три, а с виду – никак не более восемнадцати: румянец во всю щеку, глаза ясные… То ли не наложил еще «дом скорби» печати, какую накладывает на всех пребывающих в его стенах, будь то больные или целители, то ли от природы был он характера радостного и к тому, что другому показалось бы пугающим, привык с детства – раз внук санитарки – и относился как к иным элементам не вполне устроенной – выщербленная брусчатка, потеки на домах, пыль, мусор, но – веселой и лучезарной жизни.

В глазах молодого человека светилось неприкрытое любопытство.

– Что Анюта приехала, я знаю. И Морис, говорят, вернулся. Нет, вы не подумайте… Бабушка мне столько о них рассказывала, что… они все вроде – персонажи из моего детства, как из сказки…

– Да ты вроде постарше их будешь…

– Ровесники мы почти. Это сейчас я к бабушке перебрался, и место врача нашлось, хотя мне еще ординатуру заканчивать, ну да как-нибудь… А раньше я с родителями на Севере жил. Умерли они. А здесь я все каникулы проводил, с бабулей, так то, что она про Анету, Эжена, Мориса, Гошу рассказывала, – для меня все как сказки были… Хоть и ровесник я им, а – другой.

– Не скучно здесь?

– Курорт! Дом свой, у моря, и простор такой, что петь хочется! И – светло здесь! На Севере – темень. Не столько от холода устаешь, как от нее. А зимой, наверное, по Северу заскучаю. Здесь, говорят, сыро и промозгло, а там – сказка, да и только! А вообще… Вот думаю, глядя на отдыхающих: многим не место и время даже, им жизнь хочется поменять на праздник и беззаботство! Как и больным нашим. Все. Приехали.

Мы зашли в дом. Андрей пошептался о чем-то с бабушкой, та оглядела меня цепко, вздохнула…

– Вижу, чаевничать вам некогда. Ну да в заднюю комнату проходите, сейчас папку принесу, она у меня далеко схоронена…

Возилась она минут десять, чем-то громыхая в чулане; появилась, поставила на стол крынку красного вина, два глиняных глечика, нарезанную брынзу, пробурчала:

– А то не по-людски – гость в доме и – без угощения.

Дождалась, пока выпили и – похвалы от меня: а хвалить было что: сухое красное оказалось густым, терпким, не менее чем семилетней выдержки, с легчайшим привкусом жженого хлеба, а значит, слегка крепленое, но тоже выдержанной мадерой давнего урожая… Улыбнулась, пошевелила неподатливые вихры внуку, сказала с гордостью:

– Он у меня – ученый. Живо все разберете.

И мы – стали разбирать рисунки девяти-двенадцатилетней девочки. Словно там была сокрыта вся тайна жизни.

Рисунки и гравюры были выполнены в двух или трех цветах пером, тонким свинцовым карандашом, темперой, гуашью; в последнем случае чаще всего в технике «сухая кисть». И на всех – в странных одеяниях иных веков или в диковинном окружении – люди. Молодые, пожилые, мужчины, женщины… И все лица отличало…

– На всех них – словно… переизбыток страстей, – сказал я.

– Кажется, Бальзак записал: страсти – от переизбытка зла, – произнес Андрей Георгиевич. Рассматривая рисунки, он надел очки с выпуклыми линзами и сразу постарел, посерьезнел или – словно отгородился стеклами от мира.

– Зла? Или – силы?

– Нереализованная сила скручивает людей… И как сработает эта «пружина» – кто скажет? Человек может и подвиг совершить, и – безумство. Безрассудство. И во всех этих лицах сокрыто…

– Отчаяние. Отчаяние приходит тогда, когда жажда победы становится нестерпимой.

– Вы заметили еще одну странность? – спросил Плотников.

– Да. Только здесь ведь это не странность, а закономерность.

На всех листах были изображены люди, похожие на выдающихся политиков, бизнесменов, кинозвезд… Цвета этих рисунков были тяжкие, давящие…

Я еще раз внимательно рассмотрел лица…

– Франсуа Декерен… Бывший премьер Франции… Элоиза Браун… Американская кинозвезда… И остальные…

– Обратите внимание, как выписана эта американка. С мертвенно-белым шарфом вокруг шеи. Словно удавка. А вокруг – грязно-синий фон, но он только кажется фоном… Всмотритесь…

Да. Темно-синий фон состоял из скалящихся крыс, спаривающихся индивидов и лиц… Лица эти были похожи, хотя каждое имело оттенок индивидуальности… И общим в их выражении была… глумливость. Словно насмешками они мстили Элоизе за собственную творческую и жизненную несостоятельность.

И я вспомнил эту довольно давнюю историю. Звезду Бродвея и Голливуда затравили… Один скандал – связь с несовершеннолетним – тоже малютка, семнадцатилетний playboy! – длительный и мучительный судебный процесс… Потом следующий – история матери Элоизы Браун, алкоголички… И следующий – стреляя во дворе из лука, случайно поранила собачку служанки… И – новый скандал, дикий, неадекватный… Ее отцу приписали мстительность и злобность, которые унаследовала дочь, служанка, заручившись поддержкой общества защиты животных, подала скандальнейший иск, а газеты выкопали, что когда Элоиза начинающей актрисой снимала комнату в Бронксе, то ловила крыс негуманными мышеловками вместо того, чтобы травить гуманным ядом…

Компаньонка Элоизы, некая миссис Стемптон, что снимала квартирку вместе с Браун, славы не снискала; после успешных съемок в журнале для мужчин сделалась она добропорядочной домохозяйкой и проживала в богом забытой дыре в штате Мичиган, и тут – ударилась в воспоминания об их совместной бурной юности… Что там было правдой, что ложью – никто и не задавался таким вопросом… Книгу Стемптон печатали с продолжением, как художественно-документальную. Желтая пресса тиражировала все эти сплетни миллионами; Стемптон сделалась миллионершей, развелась с мужем и поехала в турне по Штатам…

А Элоиза Браун продолжала работать неустанно и напряженно. На площадке она буквально творила чудеса. Все роли ее были характерными и изматывали до истощения… Но вне площадки ее ждали скандалы, зависть, жадное и жестокое любопытство… И Элоиза Браун покончила с собой, повесившись на белоснежно-белом капроновом шарфе в белоснежно-белой гостиной собственного особняка в Майами.

– Наша желтая пресса активно смаковала подробности того многолетнего скандала. Неудивительно, что это произвело на девочку такое сильное впечатление, что… – раздумчиво произнес я.