Повелитель снов - читать онлайн книгу. Автор: Петр Катериничев cтр.№ 56

– А я из Петербурга. Или – из Ленинграда. Вот ведь странно, вы не замечали? Ни у меня, ни у кого из моих знакомых из других городов и весей название Ленинград никогда не ассоциировалось с Лениным. Ленинград – это чистое, ясное, строгое пространство близ Невы, Ленин… Впрочем, что это я… Просто, пока летел сюда, слушал радио, и песня привязалась, популярная ныне… «В этой осени никто не виноват, не виноват…» И так вот всегда…

Когда говорят – не виноват, ощущают на самом деле горькое чувство вины – перед родителями, коим не сказали ласкового слова, перед детьми, которые росли сами по себе… И все дело в смерти. И ладно бы мы в течение жизни примеряли ее только на себя. А то – на всех ближних и дальних, на ближних особенно, представляя неизбывное свое горе и тешась им… А ведь такая штука, как смерть, с близкими нашими рано или поздно случается. И вот нам уже кажется, что наши «игры разума» были тайным пожеланием, и вот – совесть и раскаяние мучит нас и будет мучить всю жизнь… Как и то, что мы не сделались такими, какими желали нас видеть родители, и тем – сократили их дни…

Мужчина привстал, поклонился:

– Сергей Валентинович Ростовцев. Доктор.

Мне оставалось раскланяться в ответ:

– Олег Владимирович Дронов. Журналист.

– Вы приехали специально, чтобы написать про Эжена?

– Нет.

– Тогда вы – как и я. Вам нужно просто всмотреться в собственную душу. Так бывает на сломе времен.

– Времена разные, люди – те же.

Сергей Валентинович внимательно всмотрелся в меня:

– Вы неискренны, Олег. Пытаетесь повторять расхожие оговорки, а на самом деле… Вы ведь так не считаете.

Я пожал плечами.

– Времена создают людей, как и люди то, что потом назовут их временем… «Это было во времена Шекспира…» или «Это было во времена Карла Великого…». И никто не скажет: «Эпоха Клемансо» или «Времена сорок третьего президента США». И даже в самих США никто не вспомнит, кто был этим самым «сорок третьим». Но есть и парадокс: когда искусства слабы или зависимы, времена запоминают по тиранам. Мы скажем «сталинская эпоха», но никогда не выговорим «эпоха нацизма». Или «гитлеровская эпоха». Вы не задумывались, отчего?

– Вы доктор философии, Сергей Валентинович?

– О нет, увольте. Простой хирург. Врач. Просто разговаривать о сечениях и осложнениях в результате гнойных абсцессов было бы и скучно, и неуместно. Хотя… Начинал я некогда простым полевым хирургом. Бывал, знаете ли, «в горячих точках», как это принято теперь называть. И возненавидел людей за то, что они создали так много инструментов, способных калечить и убивать, и так мало – способных заживлять. А потом – пришли новые времена и я…

– Стали бизнесменом?

– О нет. Я просто пластический хирург. Ведь наша жизнь мирная – то же поле битвы. Люди в погоне за удачей или тем, что они ею считают, становятся изнуренными, изможденными, их лица с годами походят на клоунские личины, и по ним, как по бумаге, можно прочесть обо всех их пороках и тайных страстях… А ведь для многих лицо – товар. Для политиков, бизнесменов, звезд шоу-бизнеса… Мир стремится к усредненному идеалу внешности и называет это «красотой». Вы никогда не всматривались в картины старых мастеров? Или хотя бы в работы дореволюционных фотографов? У тех людей разные лица, но – другие, чем теперь. Совершенно другие. И что вы хотите?

Взять нашу страну? Сначала – десятилетие ожесточения и самоистребления Гражданской. Потом – двадцатилетие страха. Потом – самопожертвование Отечественной. Потом – три десятилетия искусственного отбора на серость, приспособляемость, цинизм… И единственным лекарством против страха, единственным транквилизатором и великим магом-защитником от окружающей серости была водка. И вот – выросло новое поколение, в ближней генетике которого все эти качества переплелись странно и витиевато – агрессия, лизоблюдство, цинизм, неверие, страх… И все это брошено новыми молодыми на достижение успеха – который подстегивается культивируемым властями невежеством – ведь быдлом легче управлять – и формулируется не иначе как свобода поступать по своему произволу… Превращение детского «хочу» в великое «Хочу!», нетерпение, нежелание создавать, неумение увлекаться, жажда развлечений… «Хлеба и зрелищ…» К чему привело это некогда могучий Рим? – Сергей Валентинович загрустил, произнес: – Не знаю. Раньше я спасал жизни на войне, и до сих пор не знаю, спас ли. Из войны люди возвращались в ложь и равнодушие «наших дней». В бессмысленность и серость «трудовых будней». И – пропадали в ней бессмысленно. А все же… Несколько человек из тех, кого мне удалось спасти, наверное, счастливы. И это – мое утешение. А сейчас…

Я просто леплю маски – благородства, веселости, молодости… И если раньше, как и всех нас, меня отвлекала ирония и даже сарказм по отношению к собственному раболепству перед звонкой монетой… Раз вы журналист, то знаете, как смиряет гордыню шелест крупных купюр… Но совесть, совесть… Или – зависть к себе такому, каким был когда-то? А потому не спасает даже дорогущий коньяк, какой клиенты считают своим долгом засылать мне помимо гонорара…

Теперь время поисков смысла в уже клонящейся на закат жизни… Нет, я уверен, что, как и все, через пару лет постарею окончательно, успокоюсь и найду в собственном бытии много столь осмысленного и значимого, что… А неотсиявшие закаты и невзошедшие восходы… О них я стану вспоминать все реже… Но пока…

Музыка позволяет увидеть жизнь целиком, ощутить себя не бессмысленной песчинкой мироздания, но – космосом… И пусть эту музыку творю не я, я благодарен судьбе за то, что она не лишила меня этого дара – слушать и слышать прекрасное… И представлять себя воином света, и, пока она звучит во мне, чувствовать свою жизнь полной содержания, значения и смысла… И – понимать сказанное: «Совершенный воин побеждает, не вступая в сражение».

Грезы сгущают сущее вокруг мечтающего, дают ему иллюзию такого бытия, которого он жаждал, но не смел прикоснуться… Может быть, в этом и есть назначение музыки – будить наши мечтания и превращать то, что мы видим вокруг, в волшебные шатры, где за каждым пологом сокрыто известное нам, но доселе отчего-то неведомое и непознанное…

От предложенной сигары я отказался, вынул сигарету, устроился на парапете рядом с доктором Ростовцевым и по соседству с двумя мрамороподобными львами, украшавшими вход в заведение. Львы были натуральные, не новодел, сработанные из белого камня известняка, какого в этих местах в изобилии… Со временем камень приобрел должную шероховатость и своеобразную «патину»; судя по всему, раньше в «Трех картах» помещался особняк весьма зажиточного негоцианта, о чем вещала надпись над входом, намеренно оставленная новыми хозяевами: «Домъ И.Л. Розенфельда 1912». Как и часы, шедшие некогда, согласно иудейской традиции, наоборот, справа налево и остановившиеся, надо полагать, году эдак в двадцать седьмом. Стрелки восстановили, как и внешний облик хронометра, а вот механизм в них явно отсутствовал; они, как и мои наручные, теперь показывали точное время лишь дважды в сутки.