Банкир - читать онлайн книгу. Автор: Петр Катериничев cтр.№ 39

— А встать-то сможешь?

— Попробую.

— Вот и пытайся. Зеркало у меня одно, над умывальней прикручено…

Глянь-кось, может, и прояснится память та…

Мужчина осторожно опустил ноги на пол, встал неуверенно, сделал шаг, другой…

— Да ты на меня, мил человек, обопрись, сподручнее будет. И не гляди, что сивый я весь, Бог силою когдась не обидел, по молодости — ломы гнул, да и щас чуток осталось…

…Из мутноватого стекла на мужчину смотрели усталые, но ясные глаза.

Отросшие волосы торчали во все стороны, словно львиная грива, высокий лоб прорезан тонкой морщинкой у переносья, над левой бровью — заросший шрам; темно-русая борода густо укрывает подбородок и впалые щеки… Мужчина долго всматривался в свое отражение.

— Это — я? — произнес он наконец.

— А то кто же… Хотя поменялся, чего уж: как очнешься, я тебя картофельным бульончиком попою, ан ты замрешь, смотришь без смысла в одну точку, а то — ляжешь, и непонятно: спишь не спишь… Немудрено, что с тела спал, да оно, может, и к лучшему: по возрасту ты хоть и не вьюноша, но и не в годах великих муж, чтоб жирком лишним щеголять… Ты, друг милый, как приплыл, в тебе центнер был, не меньше… У меня и одежка твоя в сохранности — свитер, брюки… Свитер, может, и впору, в плечах-то, а брюками два раза обернешься…

Да и как принесли тебя, лицо заплыло все — то ли об камни, то ли оглоблиной какой навернуло…

— И долго я… лежал так вот?

— Да я ж тебе уже сказывал: почитай, месяца три. Мужчина тряхнул головой, словно пытаясь собраться, сконцентрироваться…

— И вы ухаживали за мной?

— А то как же.

— А почему в больницу не отправили или еще куда?

— Про то, мил человек, разговор у нас долгий завьется… Мужчина провел несколько раз ладонью по заросшему подбородку…

— Ты вот что… Ты, пожалуй, щас в баньку пойди — она и мысли просветляет, и душу лечит… Банька у меня своя, за домом, дровишки тамо же, подтопи, если простыла — я с утреца протапливал, косточки грел… Смыслишь в баньке-то?

Растопишь? — Михеич лукаво смотрел на «постояльца».

Глаза у того метнулись куда-то внутрь, словно вспоминая.

— Растоплю.

— Вот и ладушки. Вода — в колодезе.

Мужчина вышел во дворик. Бросил ведерко в глубокий глинобитный колодец в центре двора, вытянул на веревке, перелил в бак. Другое. Третье. Пот катился градом по лицу, руки тряслись от напряжения, нательная рубаха промокла насквозь… Мужчина подхватил двумя руками полный бак, дернул вверх, стараясь поставить на низенькую тележку на колесиках — тот сорвался… Он повторил попытку… Есть… Закрепил бак ремнями и потянул повозочку через узенький дворик, за дом.

Старик наблюдал за ним украдкой через оконце, улыбнулся… Вот так. Живешь — так живи, безо всяких скидок на слабость или боль. На всю живи!

Потом вытащил из ящика тряпицу, развернул. Там оказался тот самый перстень с темным, густо-красным, пурпурного оттенка камнем… Полюбовался… И еще вспомнил — слово, так часто повторяемое больным в горячечном бреду, — «Грааль».

* * *

Альбер ждал. Кто-то сильно умный, кажется Бюффон, заметил два века назад:

«Гений — это терпение». К гениям себя Альбер не относил; он искренне считал, что гениальность — не что иное, как душевная болезнь, заключающаяся в активном переустройстве этого мира — переустройстве явном, каким занимались политики всех рангов, или переустройстве мнимом: это удел поэтов, художников, литераторов и прочих служителей муз. Но то, что терпение — необходимое, вернее, главное качество, отличающее разумного от глупца, с этим спорить не приходилось. Восточные люди выразились точнее:

«Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить, смириться с тем, чего я не могу изменить, и пошли мне мудрость, чтобы отличить первое от второго».

Альбер полагал, что свою жизнь он изменить может. Или — свою игру… Для него понятия «жизнь» и «игра» — азартная, смертельно рискованная — были одним понятием.

А сейчас — он ждал. У него было время подумать, сколько угодно времени. И самое важное, к чему он пришел…

Он прозевал начало смены элит. Вернее, он остался в определенной элите, но в этой быстро меняющейся жизни и тот пост, что он занимал, и то влияние, что имел прежде, перестали что-либо значить. Попав в обойму интересов Магистра и тем самым в Замок, он, как ему казалось, восстановил шаткое равновесие: по-прежнему мог принимать решения, от которых зависели жизни людей, по-прежнему играл человечьими судьбами, надеждами, отчаянием или даже любовью — в зависимости от поставленных задач… Его положение под «сводами Замка» было устойчивым, его профессионализм был оценен, казалось бы — чего еще?..

Только одно. Постоянное, каждодневное ощущение тоненькой ниточки, на которую ты подвешен и которую может в одно мгновение пересечь острым безличным лезвием неведомая рука… Или — просто оборвать. Вместе с жизнью. Его жизнью.

Можно было утешать себя тем, что от его собственной руки тянутся не одна и не две нити… И что жизнь вообще такова… Но… Это утешение для дураков или идеалистов, которые готовы сравнивать свою собственную жизнь с чьей-то еще, бросать ее на алтарь каких-то там идеалов… Притом что практика не раз и не два убеждала Альбера в том, что даже эти звездоболы, когда доходило до дела, предпочитали под благим предлогом уйти не только от самопожертвования, но даже от выставления на кон своей высокоодухотворенной и напичканной бездной бестолковых знаний головы… А «благой предлог» в таком деле бывает лишь один: подставить вместо собственной головы чужую; вернее даже, не чужую, а именно «ближнего своего»! Чтобы потом дружно скорбеть о пролитой «за идеалы» крови, требовать отмщения и справедливости… И тем — наживать политический капитал, не забывая превращать его в капитал финансовый…

И ставшее популярно-ходовым слово «беспредел» Альбер понимал совершенно однозначно и просто: это когда, заснув с вечера ефрейтором, человечек назавтра просыпается генералом. И не важно, какие комбинации и интриги стоят за этим «чудесным» превращением, чьи интересы оказываются завязанными на новоиспеченного главкомчика… Попав «из грязи — в князи», он не только перестанет учитывать пожелания постоянных «небожителей», он, окружив себя такими же «отмороженными», «во имя» крушит вокруг все и вся, манипулируя тем же расхожим словцом «народ», если политик, или «пацаны», если авторитет.

Сначала Замок показался Альберу структурой «мира теней», способной выстроить определенные властные горизонтали и вертикали и контролировать их. И тем самым сохранить государство — то, что Альбер считал некоей нерушимой сущностью… Что поделать — он так воспитывался…

Он был скорее человеком действия, чем аналитиком, и все же… Если Замок и строил теневую структуру, то на свету эта постройка выглядела пышно и нищенски одновременно; она представлялась ему конструктивно уродливой и в конечном счете — нежизнеспособной… Словно каждый выстраивал свой скворечник, вычурный, помпезный, но не в виде здания или сооружения, а просто пристраивал кусок на свой вкус, страх и риск к панельной хрущобке… Хм… Как там у древних?..