– «Пежо-206», – ответила я, – серебристого
цвета. Очень милая машина, двухдверная, но при необходимости в нее влезает пять
человек. Большой багажник, маневренная, красивая, надежная… И вообще мне
нравятся французские марки. А к «Пежо» прикуплю себе и новую шубку, под цвет
тачки, голубую норку.
– У тебя вроде и эта курточка ничего, – задумчиво
протянул приятель.
– Очень короткая и уже давно не новая… Прикинь, как
красиво будет выглядеть! Выхожу я из серебряной машины в серебристой норке,
фр-р…
– Ага, – хмыкнул Дегтярев, – хлопаешь
дверцей, прищемляешь манто и падаешь носом в грязь. Уж я-то тебя знаю, ни дня
без приключений!
Я сердито замолчала, и оставшуюся часть пути мы проделали,
слушая идиотские вопли диджеев «Нашего радио». Представляете, этих ребят зовут
блондинка Таня и Коля Макклаут.
Первый, кого мы увидели в холле, был Борис.
– Дашенька, – завел мужик свою песенку, – как
хорошо…
Но тут его взор упал на Дегтярева, режиссер прикусил язык.
– Знакомьтесь, – предложила я.
Мужики расшаркались. Александр Михайлович повесил куртку на
вешалку, сделал шаг вперед и взвизгнул:
– Что это?
– Гроб, – спокойно ответила я.
– Зачем он тут? – дрожащим голосом поинтересовался
полковник.
Надо же, оказывается, наш «комиссар Мегрэ» побаивается похоронной
атрибутики.
– Потом объясню, – отмахнулась я, – ступай в
столовую, небось есть хочешь.
Александр Михайлович, большой любитель вкусной еды, шагнул
еще раз и с неподдельным ужасом возвестил:
– Мамочка!
– Что?
– Там лежит негр.
Кто бы мог подумать, что мы с Дегтяревым настолько похожи,
что одинаково реагируем, увидев Банди на кружевной подушечке.
– Ой, не могу, – захихикал Борис, – это же
чертов питбуль полюбил здесь спать. Уж что я только не делал, чтобы его
отвадить, без толку!
– Ага, – сообразил наконец Дегтярев, –
ясненько. У Дашутки все как всегда. Питбуль, отдыхающий в гробу… А крокодила,
вяжущего в кресле носки, еще не завели?
Не получив ответа, Александр Михайлович исчез в столовой.
– Это и есть твой бойфренд? – поинтересовался
Боря.
Я кивнула.
Но режиссера было не так легко заткнуть.
– Ну, дорогуша, он скорей дедфренд, – развеселился
Борис. – Зачем тебе, молодой и прекрасной, старый мухомор, трухлявый гриб.
Может, бросишь его и обратишь внимание на меня? Хотя я и не Керубино, но и не
Мафусаил.
– Сердцу не прикажешь, – сообщила я и, решив
показать всю огромность своей любви, схватила шлепки Аркадия и кинулась в
трапезную с воплем: – Милый, вот твои тапочки!
Дегтярев удивился так, что выронил вилку, занесенную над
куском сочной вырезки. Мало того что я никогда не обращалась к нему, сюсюкая
«милый», так еще у нас в доме никто никогда не натягивал сменную обувь. Кстати,
мне всегда не нравилась московская привычка предлагать гостям разношенные
баретки без задников. Приходишь вся такая разнаряженная, при макияже и духах, а
тебе, бац, выдают нечто отвратительное, и потом весь вечер чувствуешь себя
кретинкой, при вечернем костюме и в отороченных мехом пантофлях.
Когда мы жили в Медведкове и, естественно, не имели
прислуги, я спокойно протягивала гостям мокрую тряпку и предлагала вытереть
подметки. Сейчас же основная масса наших приятелей купила машины, и вопрос с
грязной обувью отпал сам собой. Но Кеша, Маня и Зайка, естественно, ходят в
Ложкине в удобной домашней обуви, и сейчас я трясла перед ошалевшим полковником
тапками, принадлежавшими Кеше.
– Ты хочешь, чтобы я их надел? – изумился
Дегтярев.
– Конечно, родной, небось ножки за день устали!
Александр Михайлович крякнул:
– Ну, если ты настаиваешь…
И он встал, намереваясь выйти в холл.
– Нет, дорогой, не надо утруждать себя, переобувайся
тут, а я унесу твои ботиночки…
– Ты заболела? – неожиданно поинтересовался
приятель, расшнуровывая жуткие башмаки фабрики «Парижская коммуна».
Интересно, почему даже сейчас, когда вокруг полно изящной и удобной
обуви, Дегтярев предпочитает покупать то, что невоздержанная на язык Зайка
зовет «говнодавами»? Или он донашивает старые запасы?
Ничего не понимающий полковник покорно всунул ступни в
предложенные тапки. Я осторожно, держа двумя пальцами его ботинки, оттащила их
в холл, а потом принялась на глазах у Бориса изображать заботливую любовницу.
– Дорогой, подложить тебе морковки?
– Нет, спасибо.
– Скушай, милый, она полезна для твоей печени.
– Не хочу, – побагровел полковник, не терпящий
никаких намеков на свои болячки.
– Тогда возьми брюссельской капусты, в ней много
железа.
– Будешь весь как памятник, – хихикнула
Зайка, – железный Дегтярев. А что, звучит хорошо. Впрочем, у нас имелся в
свое время железный Феликс.
Как один из кадровых сотрудников МВД, полковник более чем
прохладно относится к людям из ведомства КГБ или ФСБ по-нонешнему. Александр
Михайлович слился по цвету с отвергаемой им морковкой, но ничего не ответил
Ольге.
– Не желаешь капустки, скушай бутербродик, –
продолжала я квохтать.
Александр Михайлович взял кусок хлеба и потянулся к
масленке. Но я проявила бдительность и перехватила его руку.
– Нет!
– Почему? – обозлился полковник.
– Только не сливочное масло, в нем сплошной холестерин,
и хлеб тебе ни к чему, от него лишь полнеют.
– Но как же тогда сделать бутерброд? – осведомился
вконец одураченный Александр Михайлович.
– По-японски!
– Как?!
– Вместо хлеба листик салата, сливочное масло замени
маргарином, а колбасу редиской.
– Диета придурковатого кролика, – сообщила
Манюня. – Мусечка, ну что ты привязалась к Дегтяреву? Он мясо любит! Пусть
ест.
Полковник с благодарностью глянул на Машку и пододвинул к
себе тарелку с бужениной, но я решительно выхватила из его рук запеченную
свинину и сообщила: