Дорога без следов - читать онлайн книгу. Автор: Василий Веденеев cтр.№ 2

Садясь в машину, он полагал, что сейчас они поедут на ближнюю дачу товарища Сталина в Кунцево, где среди густого, прореженного просеками парка распласталось низкое и широкое здание дачи, построенной по проекту «придворного» архитектора Мирона Ивановича Мержанова в тридцать четвертом году — скрытая деревьями, с огромным солярием во всю крышу, эта дача любима вождем более других, даже построенных тем же Мержановым на юге. Генерал посещал дачу в Кунцево только один раз, еще до войны, совершенно случайно, когда вынужденно сопровождал наркома, но машины свернули к Кремлю…

Прав ли он, замыслив форменный бунт против наркома? Сумеет ли доказать свою правоту, убедить сидящих за столом облегченных огромной властью людей и, главное, вождя, расхаживающего сейчас по ковровой дорожке с зажатой в руке потухшей трубкой? Не опоздал ли он, генерал Ермаков, со своим бунтом?

Позаимствовав у царя Александра III идею внесудебного Особого совещания при министре внутренних дел, его возродили в новом качестве в тридцатые годы, дав ему право, в отличие от царского, приговаривать к смертной казни. Но кроме дел, направленных на рассмотрение Особого совещания, существовали и так называемые «альбомные дела», о которых было хорошо известно генералу.

Ими обычно занимались трое — Вышинский, Ульрих и Ежов, составлявшие «альбомы», где на отдельных листах кратко излагались дела ста или более человек, и внизу каждого листа стояли заготовленные фамилии «тройки», но без подписи. Если «наверху» на каком-либо листе ставили карандашом единицу, это означало «расстрел», а двойка считалась высочайшей милостью и даровала осужденному жизнь в лагерях на срок не менее десяти лет. Не был ли и сейчас уже заранее подан вождям такой «альбом»? Вдруг судьба тех, о ком так настойчиво говорил на совещаниях Берия, уже решена, и напротив каждой фамилии уже проставлены зловещие единицы, как во времена недоброй памяти Николая Ивановича Ежова?!

О, этот Николай Ежов! А до него наркомом внутренних дел был Генрих Ягода, о котором стали старательно забывать. Но Алексей Емельянович помнил, как менялись наркомы.

После смерти Феликса Эдмундовича Дзержинского коллектив чекистов страны возглавил его ближайший соратник — Вячеслав Рудольфович Менжинский. Генрих Ягода тогда уже работал в органах госбезопасности — член партии с девятьсот седьмого года, он импонировал окружающим, умело производя на них впечатление человека делового, спокойного, аккуратного и кристально чистого. В Нижнем Новгороде и Петрограде Ягода успел зарекомендовать себя с самой лучшей стороны, и в девятнадцатом году его направляют в Наркомат внешней торговли, а в двадцатом — в ВЧК.

После смерти Менжинского в тридцать четвертом году Ягода возглавил ОГПУ, а затем стал наркомом внутренних дел СССР. Как оказалось впоследствии, он только ловко приспосабливался к господствовавшему тогда среди чекистов чувству товарищества и строгой партийной ответственности за порученное дело, стараясь ничем особо не выделяться, и внешне копировал стиль работы первого председателя ВЧК и его соратников.

В тридцать шестом году, после непродолжительного пребывания на посту Наркома связи, Генрих Ягода был арестован, и в тридцать седьмом проходил по процессу «антисоветского, правотроцкистского блока», фигурируя в длинном списке обвиняемых под номером три, после «любимца партии» Бухарина и Рыкова.

В своей патетической речи, обвиняя Ягоду в том, что он является польским шпионом, агентом гестапо, организатором убийства Кирова, отравления Горького, Менжинского и Куйбышева, государственный обвинитель Вышинский весьма убедительно использовал примеры из работ древнего римлянина Тацита, а также судебных прецедентов времен испанского короля Филиппа II и папы римского Климента II, чем неопровержимо доказал суду вину бывшего наркома. И Генрих Ягода безоговорочно признал себя виновным! Может быть, ему за это участие в политическом «действе» обещали сохранить жизнь? Но обещать можно что угодно, а выполнять… Стоит ли верить стоящим у кормила власти? Ягоду обманули и вместе с другими обвиняемыми поставили к стенке — расстреляли. Это называлось «применить высшую меру социальной защиты».

Его сменил Николай Ежов, сначала выдвинутый с поста заместителя наркома земледелия в аппарат ЦК, где он стал заведовать орготделом, а потом промышленным отделом. Вскоре Ежова избрали секретарем ЦК по оргвопросам, а затем назначили наркомом внутренних дел.

В те годы учитель Ермакова Артур Христианович Артузов, теперь уже покойный, смело и прямо заявил на партийном активе:

— Мы превращаемся в то, чего больше всего боялся наш первый чекист Феликс Дзержинский и против чего он неустанно предупреждал: бойтесь превратиться в простых техников аппарата внутреннего ведомства со всеми чиновными недостатками, ставящими вас на одну доску с презренными охранками капиталистов. Помните, что став на этот путь, вы погубите ЧК…

Спустя некоторое время Артура Христиановича арестовали по обвинению в шпионаже. Один из давних знакомых, служивший в тюремном подотделе, тайком показал Ермакову записку Артузова, кровью написанную им в камере на четвертый день ареста на обороте тюремной квитанции.

«Гражданину Следователю. Привожу доказательства, что я не шпион. Если бы я был шпион, то…»

Нe кровь ли безвинно погибшего учителя стучала сейчас молотом в ушах, призывая не упустить момент, сделать все для спасения чести и жизни людей, подготовленных Лаврентием Берией на заклание для упрочения собственного положения и представления вождю еще одного доказательства своей «верности»?! Будь что будет, но он, генерал Ермаков, должен выполнить свой долг…

Конечно, нарком прекрасный организатор и управленец, хорошо знает оперативную работу, не смотрит в документы разведки, как баран на новые ворота, способных людей привлекает, но…

Сталин все так же молча и сосредоточенно ходил по ковровой дорожке; маятником качалась следом за ним голова Лазаря Кагановича; мрачно уставил глаза в сукно, покрывающее крышку стола, Клим Ворошилов, уже успевший не раз проштрафиться и старавшийся не привлекать к себе внимания; быстро чиркал карандашом на полях лежавших перед ним документов Вячеслав Молотов — «русский сфинкс», как высокопарно именовали его немецкие газеты до войны. Лаврентий Павлович Берия закончил собирать в стопку бумаги и, в последний раз подравняв их, положил руки по краям, словно готовясь больно дать по пальцам каждому, кто попробует посягнуть на них…

«Он стал наркомом в декабре тридцать восьмого», — мелькнуло у Алексея Емельяновича.

Но тут раздался глухой голос Иосифа Виссарионовича Сталина:

— У кого есть вопросы? — он остановился и медленно обвел взглядом лица присутствовавших.

— Вы все проверили? — не глядя ни на Берию, ни на Ермакова, но жадно ловя малейшие жесты и выражение лица Сталина, спросил Лазарь Моисеевич Каганович.

Под взглядом вождя Климент Ефремович Воршилов еще ниже опустил голову и по-черепашьи втянул ее в плечи, словно вопрос Лазаря Моисеевича обрушился на него внезапной жуткой тяжестью и придавил к столу. Молотов только досадливо дернул щекой, а Берия сохранил на узких губах полуулыбку-полугримасу.