— Да, — поморщился Бергер. — Кроме этой девки.
У Конрада хорошее будущее, а жены эсэсовцев должны иметь чистую арийскую родословную, подтвержденную документально с начала девятнадцатого столетия
[14]
. Не стоит ему портить карьеру. И ей, думаю, лучше исчезнуть сразу, не мучаясь. Это по-рыцарски в отношении противника. Я не воюю с женщинами, но если они враги рейха, то их уничтожают… Прикажите подать кофе. И посмотрите, что делается наверху.
Бледный до синевы официант в белой куртке принес оберфюреру кофе. Прибор, поставленный на поднос, тонко позванивал — у официанта сильно дрожали руки.
* * *
Старый мэтр был еще жив. Он лежал в луже собственной и чужой крови около стены, почти рядом с лестницей. Когда его прошило автоматной очередью, он, потеряв сознание, упал, и все решили, что старик мертв; но сейчас, придя в себя, он и сам не мог понять — жив он еще или уже приобщился к пребывающим на небесах? А может быть, он в аду — иначе отчего так колет и жжет в груди и боку, почему каждый вздох дается с таким трудом, словно тебя пронизывают мириады раскаленных игл, а в легкие после мучений и неимоверных усилий проходит жалкий глоток воздуха? Или все же это рай — в ушах звон, словно на праздник бьют в колокола.
Старику показалось, что он еще молод и колокола звонят в честь его свадьбы… Хотя нет, это же день конфирмации дочери Анели. Вот и она сама, с букетиком в руках, одетая в белое длинное платье, выходит из костела среди таких же молодых и красивых девушек. И все они поют высокими прекрасными голосами, похожими на ангельские; играет орган, звонят колокола… Это звенит кровь, уходя из тела и унося с собой жизнь, — понял старик, с трудом приоткрывая заплывший глаз.
Сквозь кровавую пелену и предсмертную муть он увидел, как рядом с его лицом остановились ярко начищенные сапоги. Сделав неимоверное усилие, старый мэтр чуть повернул голову и взглянул выше.
Черные бриджи, светлые канты, серебряное шитье на рукавах мундира, туго обтянувшего вислый живот, глаза навыкате, полуоткрытый мокрый рот с оттопыренной нижней губой. Эсэсовец?
Pyкa старика медленно поползла под грудь. Там — он это совершенно точно знал — лежала граната, которую он хотел бросить в немцев, но не успел. Выдернуть кольцо и откинуть руку с гранатой от себя, чтобы его уже почти мертвое тело не прикрыло этого эсэсовца от визжащих острых кусков стали, со страшной силой разлетающихся при взрыве…
— Эй, кто там! Подойдите! Кажется, он шевелится! — крикнул Байер.
«Подойдут еще?.. Как хорошо!.. — успел подумать старик, непослушными пальцами нашаривая кольцо гранаты. — Их будет больше…»
Генрих Ругге, осматривавший комнату, где около деревянной кровати лежало тело женщины, накрытое большим теплым платком, недовольно поморщился:
— Полицейские уже здесь? Без них ничего не обходится. Пусть кто-нибудь подойдет, раз он так этого хочет…
Старику наконец удалось выдернуть кольцо. Теперь оставалось только выпростать из-под себя руку с гранатой. И можно умереть…
Сейчас май, а осенью будут справлять «задушки». Первого ноября, в день поминовения всех усопших, зажгут на могилах свечи, поставят букеты белых хризантем; и его внук Янек придет, зажжет в память деда свечу, может быть, даже принесет цветок. Но куда? Кто знает, где будет его могила?..
Как же трудно вытащить руку с гранатой из-под своего тела, ставшего тяжелым и неподвижным, как дубовая колода. А ведь остались какие-то доли секунды…
Байер сам помог ему. Он хотел видеть — исказил ли страх лицо умирающего? Почти всю жизнь сам проведя в страхе, он привык искать его приметы в других, особенно прощающихся с жизнью, — это тем более интересно. Приятно сознавать, что кто-то может бояться больше тебя, и насладиться этим, пусть и недолго.
Начальник СС и тайной полиции поднял ногу в начищенном сапоге и небрежно повернул старика на бок. Увидев, что тот держит в окровавленной руке, Вилли Байер успел отшатнуться и повернулся, чтобы бежать по лестнице вниз, подальше от этого проклятого поляка, который хочет утянуть его с собой… Но было поздно.
Ему показалось, что огромная доска, утыканная острыми гвоздями с размаху ударила по спине, подняла в воздух и завертела, бросив в темно-багровую, резко сужающуюся воронку.
Старый мэтр почувствовал только тупой толчок в грудь, и гулко, в последний раз, ударил колокол в его голове: прощальным, погребальным звоном…
* * *
Бергер пил кофе, сидя за столиком: он как раз ставил чашечку на блюдце, когда шальной осколок гранаты разнес ее вдребезги, оставив в его пальцах только тонкую ручку; густая жижа плеснула в лицо и на мундир; тут же гpохнул взрыв и туго заложило уши. Казалось, совсем беззвучно посыпались на пол осколки оконного стекла, впустив в зал свежий ветер с улицы.
Оберфюрер достал платок и старательно вытер лицо. Подкочил шарфюрер Клюге.
— У старика была граната! Убит начальник СС и тайной полиции!
— Черт знает что! — Бергер бросил грязный платок на стол и поднялся. — Кто его будет замещать?
— Гауптштурмфюрер Франц Фельдхубер! — вытянулся Клюге.
— Через полчаса я жду его у себя. — Бергер взял фуражку и пошел к выходу. Приостановившись, он полуобернулся к следовавшему за ним по пятам шарфюреру. — Передайте ему: пусть не мешают здесь абверу. А этих, — он кивнул в сторону охраняемых автоматчиками задержанных, — расстрелять!
— Всех? — на всякий случай осведомился Клюге.
— Всех, — раздраженно ответил оберфюрер. — И еще сто жителей города. Мужчин!
* * *
— Вы спрашиваете меня, не хочу ли я истребить целые нации? Да, примерно так. Природа жестока, поэтому и мы должны быть жестокими. Если я могу бросить цвет германской нации в ад войны, не испытывая никакой жалости перед пролитием драгоценной германской крови, тем более я имею право устранить миллионы представителей низшей расы, которые размножаются как черви!
Наэлектризованная выкриками фюрера толпа заревела «Хох»! Пронзительно запели фанфары, возвещая об окончании митинга, оркестры заиграли бравурные марши. Под дробный рокот барабана и звук шагов слаженно марширующей железной пехоты рейха, мужской хор запел:
…И если весь мир в развалинах будет лежать,
К черту! Нам на это наплевать!
Мы все равно дальше будем маршировать,
Потому что нам сегодня принадлежит Германия,
А завтра — весь мир! Завтра — весь мир!
Шмидт повернул ручку громкости, и марш, рвущийся из динамика рации, заполнил всю машину. Дымша, сидевший на заднем сиденье между двух дюжих охранников, еще больше съежился. Темнеющий впереди лес и безлюдная дорога наводили на мрачные мысли о последних часах бренного бытия. Зацепиться за жизнь не поможет и то, что он все рассказал Ругге, абсолютно все. Если бы ему верили, разве повезли бы на место встречи в наручниках?