Шестой прокуратор Иудеи - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Паутов cтр.№ 77

Легионер чуть отступил назад и, коротко, почти незаметно, размахнувшись, вновь опустил свой жуткий кнут на спину несчастного узника. Он специально выбрал такое место, где кожа была ещё нетронута бичеванием, которому подвергся пленник, прежде чем его направили на суд Синедриона. Плетённый кожаный жгут толщиной с хороший прочный морской канат лёг плотно и точно чуть ниже спины. Пройдя наискосок по пояснице и далее вниз через ягодицы на правое бедро, кнут оставил после себя страшный след. И без того ветхая одежда проповедника после удара, словно располосованная острым ножом, упала с тела осуждённого на землю. А Иисус вскрикнул и рухнул на колени в мягкую и прохладную пыль весеннего утра. Изо рта его хлынула кровь, так как хитрым ударом своего кнута с вплетёнными на концах свинцовыми шариками легионер Артерикс отбил узнику лёгкие. Проповедник закашлялся и, превозмогая нестерпимую боль, под громкий хохот и улюлюканье собравшихся зевак попытался встать с колен, но сделать это с первой попытке ему не удалось.

– Поглядите на него! Прилёг! Отдохнуть решил! Или помолиться! Так это мы должны ему молиться! Царь ведь наш! Ха-ха-ха! А как же ему теперь сидеть? Седалище-то его испорчено! А не придётся сидеть, висеть будет! – неистовствовала и бушевала толпа, бросая в сторону лежавшего Иисуса камни. А какой-то шустрый мальчуган вдруг подскочил к поднимавшемуся с колен несчастному пленнику и надел на его голову колючий венок, сплетённый из дикого терновника. Острые иглы дикой сливы расцарапали кожу, и кровь страдающего пленника маленьким каплями стала сбегать по его лбу и щекам. Поступок несмышлёного парнишки ещё больше развеселил зевак, которые от души продолжали развлекаться и острословить.

– Прямо царский венец! Ну, он же ведь царь иудейский! Ему положена корона! Ха, ха, ха! – кричали зрители и хлопали в ладоши от удовольствия.

– Артерикс, ты смотри, не убей его и не покалечь, а то сам крест за него потащишь на гору! – строго сказал легионеру центурион, следивший за порядком на крепостной площади.

– Остановитесь люди! – раздался вдруг громкий, истошный женский крик, перемешанный со слезами, горечью и ненавистью. – Что же вы делаете!? Вы же люди! И он человек! Ему сегодня и так суждено умереть от мучений, зачем же вы ещё издеваетесь над плотью его? Одумайтесь! Люди!? Будьте милосердны и добры. Звери дикие и те убивают свою жертву сразу!

Мария медленно шла к поверженному Иисусу, улыбалась ему, плакала и что-то шептала сквозь слёзы, вот только что, никто понять не мог. Люди расступались перед ней, освобождая дорогу.

– Да она сумасшедшая! Посмотрите на неё! – испуганно крикнул кто-то из толпы. Действительно в этот миг прекрасные глаза Марии были полны безумия. Девушка, наконец, подошла к истерзанному своему спасителю и остановилась. Она находилась почти в полуобморочном состоянии. Кнут хлёстко щёлкнул ещё раз, и Мария увидела, как после удара на теле Иисуса вначале появилась узкая красная полоска, которая начала вдруг увеличиваться в размерах прямо на глазах. Вскоре след от кнута превратиться в огромный безобразный рубец, через мгновение лопнувший под напором крови, которая, тёплая и дымящаяся, брызнула большим фонтаном из рваной раны. Бедное девичье сердце не в силах было вытерпеть столь ужасного зрелища, и Мария в бесчувствии упала к ногам своего учителя и друга, так и не успев сказать ему о самом главном событие в своей жизни.

Девушка не видела, как римские легионеры грубо подхватили Иисуса под руки, заставили подняться на ноги и взвалить на плечи тяжёлый деревянный крест его. Не могла в тот миг Мария так же и услышать, что перед тем, как встать, Иисус успел поцеловать её в губы и прошептать на самое ухо: «Мария, я всё знаю и люблю тебя больше жизни! Береги сына моего!» Ничего более другого он не успел сказать своей невесте, носившей под сердцем его ребёнка. Стражники под издевательства, улюлюканья и громкий смех толпы погнали Иисуса по скорбной улице длинною равной жизни, оставшейся для осуждённого, ибо дорога та была очень короткой и вела только в одну сторону. Лысая гора уже с большим нетерпением ожидала свою жертву.

* * *

Схватку, долгую и непримиримую, первосвященник выиграл. Это стало для меня свершившимся фактом, причём я понял это ещё до того, как в весьма расстроенных чувствах покинул дом главного жреца. Настроение моё от осознания собственного поражения было отвратительным. Но у меня не оставалось другого выхода. Жрецы так ловко расставили свои хитрые ловушки, сплетённые из их же собственных законов и правил, что я был вынужден утвердить приговор Синедриона.

Время уже перевалило далеко за полдень. Солнце находилось почти в зените и сильно припекало как в разгар лета, хотя и была весна. Давно уже увели осуждённых преступников на Лысую гору, где всё было заранее приготовлено для их казни. Внутренний двор крепости опустел, и по нему только изредка проходили стражники, производившие смену караулов.

«Да, надо бы завтра возвращаться в свою резиденцию, в Кесарию. Дела в Иерусалиме закончились. Праздник, надеюсь, пройдёт спокойно. Оставлю здесь Савла на неделю, а сам уеду. Жаль, конечно, Клавдию! Она ведь очень расстроиться, когда узнает, что её просьба оказалась не выполненной. Да, наверное, ей уже сообщили. Однако же лукавый жрец ловко обвёл меня вокруг пальца, весьма ловко! А разве по-другому могло быть? Коли он, как мне известно, опытный интриган. Разве мог я, воин, привыкший сражаться с врагами в поле, тягаться с ним? – невесело размышлял я про себя, спускаясь по лестнице во двор крепости. Внизу меня встретил легионер и доложил, что в городе всё спокойно и никаких беспорядков не наблюдается. Я кивнул ему в ответ и пошёл дальше. – Странно, однако, очень странно! Пару дней назад человека на руках носили и вдруг – раз, и всё резко изменилось. Почему?» – этот вопрос не впервые сам по себе возникал в моей голове, но ответа на него я найти не мог, да и не особенно старался сделать это.

Судьба трёх казнённых иудеев меня совершенно не волновала, я больше переживал из-за того, что Каиафа оказался хитрее, чем я думал. Его победа угнетала меня более всего. Я уже подходил к воротам крепости, когда мне на глаза случайно попался сборщик податей, который держал в руках небольшую дощечку, покрытую воском. Обычно на них в целях экономии пергамента делались всякие необходимые записи. Ещё точно не понимая для чего, но я забрал эту дощечку у мытаря, остановился в раздумьях и, недолго поразмыслив, быстро начертал на ней всего лишь четыре слова: «Сей есть Царь Иудейский».

– Марк! – подозвал я одного из своих центурионов, – у меня к тебе есть небольшая просьба. Пошли одного легионера чтобы тот отвёз в Новый город на Лысую гору вот эту дощечку. Пусть прибьёт её на крест, ну, сам знаешь, кого!

Называть вслух имя осуждённого проповедника, в беседе с которым прошла почти половина сегодняшней ночи, мне почему-то не захотелось. Центурион принял из моих рук дощечку с написанными словами и быстро ушёл.

Если бы меня кто-либо в тот момент спросил, для чего я это сделал, то, наверно, не получил какой-нибудь внятный ответ. Просто не знаю! Кривить же душой я не привык, да и не к лицу было это делать римскому прокуратору, но одно скажу честно, что тот мой поступок не являлся каким-то красивым жестом или заранее запланированным действием на всякий случай, на будущее для грядущих поколений. Нет, нет и ещё раз нет!!! Думаю, что всё было намного прозаичнее и обыденнее. Возможно, мне, скорее всего, просто захотелось лишний раз, хотя бы чем-нибудь уязвить первосвященника Каиафу и его тестя Ханана за проигранную им схватку, отплатить жрецам за своё поражение. Бесспорно, этот мой поступок выглядел наивным, несерьёзным, даже мелочным и недостойным моего высокого положения, но иногда и взрослые люди, порой занимающие важные должности, склонны впадать в детство и по-детски мстить, полагая, что это очень сильно обескуражит их обидчика, заставит его сожалеть и просит прощение. Я не относил себя к такой категории людей, ибо прекрасно понимал, что это глупость, но, однако, совершил сей несерьёзный акт своей мести и абсолютно не жалел об этом. Зная же характер моего главного недруга, мне доставляло удовольствие предположить его ответную реакцию. Именно в этой маленькой дощечке, а точнее в четырёх словах, написанных на ней, заключалось ощущение моего морального удовлетворения. И должен сказать, что я не ошибся. Иосиф Каиафа действительно прибежал ко мне сам, лично, а не прислал слугу, и в жёсткой форме потребовал снять доску с надписью, на что получил отрицательный ответ, а посему и ушёл от меня в весьма расстроенных чувствах, до крови кусая губы от злости и негодования. Да, думаю, даже уверен, что желание досадить иудейскому жрецу руководили в тот момент моими чувствами и странным тем поступком, что навсегда, как это ни странно, останется в истории, хотя он и был всего лишь маленьким эпизодом за время моего десятилетнего периода управления Палестиной. Однако всякие странности происходят в жизни. У меня было много блестящих военных побед, а вот тот незначительный случай с дощечкой почему-то оказался самым запоминающимся.